В таком состоянии Сигизмунд III в 1632 г. оставил государство своему старшему сыну, Владиславу IV, который после краткого и имевшего только формальное значение безкоролевья и после избрания, взял жезл правления. Вступая на трон, Владислав не был человеком, чуждым народу. Все знали его как по походам, в которых он участвовал, так и по его убеждениям и склонностям, которых он нисколько не скрывал. Трудно было бы представить себе две больших противоположности, чем Сигизмунд III и Владислав IV. Насколько первый был скрытным, настолько второй обнаруживал себя откровенным, насколько первый был
упорным и упрямым, настолько второй снисходительным и уступчивым, насколько первый не любил народа и попирал его права, настолько второй любил народ и уважал его права, насколько первый был ревностным католиком и направлял политику в интересах церкви, настолько второй отличался религиозной терпимостью, не выносил иезуитов и отдавал предпочтение государственным соображениям. Однако было кое-что общее между отцом и сыном. Владислав не думал о католической пропаганде в Москве и в Швеции, но о своем избрании в московские цари не забыл, наравне с отцом мечтал о возвращении своего наследственного трона в Швеции, для обеих этих личных целей стремился: воспользоваться силами Польши, не осведомляясь о её интересах, и ради обеих внешних задач без колебания жертвовал внутренней политикой Польши.
Это обнаружилось уже во время безкоролевья и избрания. Видя, что католическая ревность воспрепятствовала бы ему добраться до Стокгольма и Москвы, Владислав не только стал на почве свободы вероисповеданий, гарантированной религиозной конфедерацией 1573 г., но по своей личной инициативе провел так называемое соглашение (ugoda) между униатской и православной церквами, в силу которого православные заняли многие церкве, отобранные у них униатами, и, получив обратно признание со стороны государства, перестроили свою церковную организацию. Им была отдана киевская митрополия и епархии луцкая, перемышльская, львовская и могилевская (к этой последней должны были принадлежать все православные в Литве). Православные были успокоены, чтобы тем успешнее вести войну с Москвой.
В 1633 г. кончилось перемирие с Москвой, которая употребила его на сосредоточение своих сил и, выставив громадное войско, выступила с грозным возмездием. Вождь царя Михаила, Шеин, заняв несколько меньших крепостей, наконец обложил Смоленск и предпринял ряд отчаянных штурмов. Однако численный перевес его войска должен был и теперь еще уступить высшему военному искусству. Владислав IV выступил с пятнадцати-тысячным войском на защиту Смоленска и не только освободил крепость, но в свою очередь осаждавшего ее Шеина окружил в лагере под Смоленском, отрезал его от всякой связи с Москвой, разбил прибывавшие к нему вспомогательные войска и наконец в 1634 г. принудил его к полной капитуляции. Снова двинулись польские войска на Москву, и под этим давлением царь Михаил Федорович склонился к заключению прочного мира. По Поляновскому миру Владислав IV отказался от своих прав на корону царей, а Москва, уплачивая военные издержки, отступилась от всяких притязаний на Северную, Черниговскую и Смоленскую земли, на Эстонию, Курляндию и Лифляндию.
Одновременно выступили на войну с Польшей подученные Москвою турки, именно виддинский паша Абаза, который, соединясь с татарами и валахами, под собственной ответственностью выступил против Польши. Однако Конецпольскому удалось с малыми силами усмирить и обуздать эти порывы, а султан Амурат, занятый персидской войной, видя, что нельзя пренебрегать польским могуществом, видя вместе с тем, что в войне с Польшей Турция не имеет никаких существенных видов и целей, казнил Абазу-пашу и торжественно возобновил в 1634 г. выгодный для Польши мир.
Король спешил с окончанием этих дел, чтобы приобрести свободу действий на ином поприще, он благополучно окончил их, потому что поступал согласно с мнением народа и в нем находил подкрепление, насколько оно могло иметь место при анархии, господствовавшей на сейме. Зато в дальнейшей своей политике Владислав окончательно разошелся с убеждением и волей народа. Обязавшись при избрании отказаться от своих прав на Швецию взамен уступки Пруссии и Лифляндии, занятых шведами, он однако все усилия направлял к тому, чтобы получить шведский престол. В 1635 г. кончилось перемирие со Швецией, Франция, Англия и Голландия, стремясь заменить его прочным миром и удержать шведские силы для происходящей в Германии войны, выступили с выгодным для Польши посредничеством. Однако Владислав стремился к войне и поэтому столкнулся с противоположной волей народа, который на сейме 1635 г назначил комиссию, долженствовавшую трактовать о мире, и, опасаясь воинственного настроения короля, хотя разрешил подати на войско, однако отдал их в ведение отдельных воеводств. В эту критическую минуту в первый раз высказался характер короля. Провозгласить войну, обойти и сломить народную волю, как то делал Сигизмунд — он не отважился, но и не допустил постоянного мира. Вследствие этого осуществилось что-то половинчатое: в 1635 г. в Штумсдорфе было продолжено на двадцать шесть лет перемирие, которое возвратило Польше Пруссию, сохранило в Лифляндии status quo, а у короля не отнимало надежды на войну и на возвращение шведской короны при более благоприятных условиях.
От этого намерения Владислав не отступил в ближайшие затем года. В то время казалось, что Польша, порывая связь с ошибочной политикой Сигизмунда, обезопасив себя с востока и с севера, всеми силами обратится на запад и в последний момент еще попытается приобрести себе надлежащее значение в равновесии европейских держав. Руку помощи в этом деле подавала Польше Франция, в которой правил мощной рукой великий дипломат Ришелье. Через своего посла д’Аво Ришелье предложил Владиславу IV союз, обязывавший его доставить 10.000 войска для войны в Германии, но зато вполне обеспечивавший его от Швеции, открывавший ему перспективу на возвращение Силезии и на приобретете себе решающего голоса в центральной Европе. Почти в то же самое время возникала иная комбинация: женитьба на прекрасной Елизавете, дочери Фридриха, пфальцграфа рейнского, супружество, посредством которого Владислав открыто переходил на сторону протестантов в Германии и склонялся к союзу с Англией и Францией вопреки Габсбургам. Король открыто носился с этими планами, чтобы обеспечить себе подкрепление со стороны западных государств против Швеции, но в то же время позволял Австрии домогательства в Польше и старался привлечь ее на свою сторону. Он льстил себя надеждой, что таким образом станет примирителем в борьбе, разделившей Европу, и при совещаниях о всеобщем мире доведет до конца свое шведское дело. Однако убедившись, что эта двусмысленная игра всех от него отдаляет, король выгородил себя мнением сената, противившимся женитьбе на пфальцграфине рейнской или на Марии Гонзага, княжне де-Невер, которую Ришельепредлагал королю вместо пфальцграфини, и, надеясь на более действительную помощь от Австрии, женился неожиданно в 1637 г. на Цецилии Ренате, дочери Фердинанда II, австрийке, выговарив себе помощь Австрии в вопросе о шведском престоле. Выдачей Цецилии Ренаты за Владислава Австрия обеспечивала себе нейтралитет Польши и позволение набирать в свои войска польских солдат, но ни на минуту не думала об исполнении своих обещаний. Западные государства, утратив доверие к королю, высказывали к нему с тех пор сдержанную, по явную неприязнь. Датчане, в соглашении с жителями Данцига (Гданска) сожгли польские корабли, стоявшие для сбора таможенной пошлины в Гданске: польский народ отказал королю в каких бы то ни было средствах, справедливо опасаясь, что король употребит их на войну со Швецией. Владислав не мог или не хотел идти на пролом, и кончилось полным бездействием во внешней политике. Это бездействие, принося Польше долголетний покой, было однако признаком её полного унижения и с внутренней и с внешней стороны, было тем моментом, когда народ утратил и остаток политического смысла, и энергию, и собственное достоинство.
Внутренние дела Польши вплоть до 1646 г. не занимательны. Состоялось несколько бурных сеймов, на которых беспрерывно росло недоверие между народом и троном, а посольская изба служила орудием оскорбленного честолюбия отдельных магнатов. Окончательно были отброшены всякие мысли хотя бы о самой невинной реформе, велись споры с королем относительно уплаты долгов, сделанных для последней московской войны, беспрестанно ограничивалась его власть, было увеличено число сенаторов, которые должны были находиться постоянно при особе короля, посольская изба активно занялась внешней политикой, приказывала прочитывать себе постановления сената и все более и более лишалась права утверждения податей, перенося его на так называемые докладные сеймики (sejmiki relacyjne), происходившие в каждом воеводстве по окончании сейма.
Много шума причиняли постоянные насилия, которые дозволяли себе католики по отношению к иноверцам и обратно. Эти насилия были необходимым следствием религиозной терпимости, как она тогда понималась. Мы знаем, что король осуществил ее по личному убеждению и по мотивам внешней политики. Выступая на сейме 1638 г. против одних только, ариан и закрывая у них их раковские школы, король впрочем намеревался довести до конца соглашение между протестантами и католиками и притом путем взаимной дружеской беседы, которая действительно состоялась в Торне в 1646 г., но, как это можно было предвидеть, окончилась ничем. Народ в этом содействовал королю, но понимал терпимость иначе. Католики, но анархисты, они хорошо сознавали, что поддержка католической церкви и унии силой правительства ведет к усилению самого правительства, и поэтому удерживали его от всяких шагов в этом направлении. Терпимость должна была означать бездействие и пассивность правительства и самоуправство частных лиц в церковной области, поэтому, когда король издал суровое постановление относительно Якова Сененского, арианина, который срубил и повалил придорожное распятие (Meka Pauska), то шляхта взяла его под защиту не как арианина, но как брата-шляхтича.
Возвысивши в 1632 г. восточную церковь, Владислав носился с мыслью о более тесном сближении её с государством. По соглашению с митрополитом Могилою он хотел, чтобы восточная церковь порвала отношения с Царьградом, установилась в пределах Польши в качестве отдельного патриархата и впоследствии соединилась с униатской церковью. Однако наткнувшись в этом отношении на сопротивление со стороны папы Урбана VIII, он отступил от похвального предприятия и оставил униатскую и восточную церкви на положении воюющих сторон. Вследствие этого росло раздражение, которое как увидим, сыграло весьма вредную роль в великом социальном движении, готовившемся на юго-восточных границах Речи Посполитой.
Внезапная бездеятельность, в которой замкнулся народ, пожертвование всякими интересами государства, которые потребовали бы вооруженной поддержки вне его границ, безусловная любовь к миру имели более глубокой причиной разбушевавшееся господство частных интересов, превосходящее всякое описание. Шляхта дрожала от одной мысли о войне, дрожала перед возможностью её, потому что каждая война прерывала усиленный труд над материальным благосостоянием, налагала тяжести, грозила колонизационному хозяйству на Украине, в котором находился центр тяжести интересов шляхты, а еще более олигархов. В этом направлении не жалели усилий. На сейме 1635 г. решено было окончательно подавить казаков, их подчинили контролю старост, была приведена в исполнение постройка крепости Кудака, и был помещен на Украине гетман Конецпольский во главе вооруженной силы, готовой усмирить всякое сопротивление. Начались под предводительством Павлюка страшные бунты притесненного казачества, которое поднималось для защиты своих. После кровавых битв и резни, в которых гетман Николай Потоцкий окончательно одолел Павлюка, сейм 1638 г. уничтожил привилегии казаков и постановил «обратить их в хлопов» («obrocie w chlopy»), а Конецпольский с Потоцким занялись исполнением этого постановления. Казакам были навязаны польские комиссары и полковники, а большая часть народа, которая находилась при казаках, была возвращена и прикована к плугу. На неизмеримых пространствах Украины, на земле, орошенной польской и казацкой кровью, под защитою Кудака, снова начали подниматься громадные имения Вишневецких, Конецпольских, Калиновских, Потоцких, под защитой панов пристроились иезуиты, и вся польская шляхта предавалась благой надежде, что порядок воцарился на Украине. Если бы сумели подняться на точку зрения общего блага в этой политике, дойти до более обширных перспектив! Но на самом деле было не то. Сейм 1645 г. отверг проект похода на Крым, несмотря на его очевидные выгоды, несмотря на всякие условия успеха и на решительную поддержку со стороны гетмана Конецпольского.
Полную тишину, которая господствовала над Польшей, прервала только смерть королевы Цецилии Ренаты в 1644 г. Теперь Владислав уже обратил внимание на пренебреженную прежде Марию Гонзага. Это супружество, заключенное в 1645 г., не имело того политического значения, которым оно обладало бы за десять лет тому назад, потому что тридцатилетняя война уже кончилась, Франция победоносно вела ее без содействия Польши, и теперь уже не нуждалась в союзе последней. Во всяком случае женитьба на французской княжне, когда было для выбора несколько австрийских княжен, означала несомненное удаление от Австрии и избрание более самостоятельной политики в дипломатических отношениях. Кроме того, в лице Марии Гонзага появлялась в Польше королева зрелого возраста, с опытным умом, знавшая толк в политических делах, имевшая живое сознание силы правительства и самостоятельности королевской власти. Женщина с большим честолюбием и характером, она не могла спокойно смотреть на полный застой во всех отношениях в своей новой отчизне и должна была побудить мужа к деятельности в каком-либо направления. Сильное впечатление, которое она произвела на ум короля, усиливали сверх того две другие личности: венецианский посол Тиеполо и подканцлер, а впоследствии коронный канцлер Юрий Оссолинский. Первый прибыл в Польшу с намерением привлечь короля к военной лиге против турок, которые в то время все свое могущество направляли против венецианских владений на востоке и готовились нанести последний удар влиянию Венеции в тех странах. Хитрый итальянец знал, что в подобной войне Польша собственно ничего не могла приобрести, но раздвоение турецких сил и натиск части их на Польшу казались Венеции последним якорем спасения. Поэтому задача Тиеполо состояла в том, чтобы воспламенить восторженный дух Владислава планами великого христианского крестового похода против полумесяца, предводительства в этом крестовом походе и видами на неизгладимую заслугу в войне. Однако он наверное не добился бы этого, если бы в таких намерениях не нашел союзника в канцлере. Юрий Оссолинский был человеком, не принадлежавшим ни к одной можновладческой семье, своим высоким положением он обязан был собственным талантам и деятельности. Он не имел обширных поместий на Украине, следовательно не принадлежал к той можновладческой семье, которая единственную цель своей жизни видела в омужичении казаков. Человек образованный и отполировавшей за границей, он сохранил верный взгляд на политическия отношения и более трезвую оценку их, стремился к возвышению и влиянию и мог достигнуть того и другого только через короля и посредством близкой помощи его намерениям, он был роялистом. Ревностный католик, проникнутый большим уважением к императорской и папской политике, он, правда, не старался о том, чтобы советовать союз с Францией, однако думал, как бы иными способами поднять силу государства и королевскую власть. Возвратившись из посольства к папе, которое имело целью разрешение споров между духовенством и светским сословием в Польше, именно относительно десятин и приобретения светских поместий духовенством, Оссолинский привез для себя титул князя от императора и от папы и вместе с тем оригинальный проект политической организации, скрытый под названием «Ордена безпорочного зачатия» («Order niepokalanego poczecia»). Орден должен был быть внешним знаком тесной связи между людьми, которые, посвятив себя католической вере и войне с язычниками, в то же время поклялись бы в особенной верности и преданности королю. В разъединенном польском обществе, в котором предводительствовала только олигархия, должна была появиться аристократия, проникнутая солидарностью и сосредоточенная около короля. Не нужно прибавлять, что такой проект, выставленный выскочкой и поддерживаемый королем, встретил решительный отпор со стороны олигархов - безвозвратно погиб. Унижая этим Оссолинского и проводя на сейме постановление, запрещавшее принимать иностранные титулы, польские паны не изменили однако образа мыслей канцлера. Теперь, с появлением новой королевы и Тиеполо, пробудились в нем прежние замыслы, с турецкой войной соединились планы внутренней реформы и подавления анархии. Был привлечен король, который, будучи полон жажды славы, вступив на трон с планом приобретения Москвы и Швеции и предписывания мира Европе, после крушения этих намерений, погрузился в презренную бездеятельность и напрасно заглушал обманутые надежды роскошью и распущенностью, а теперь снова пробудился и составлял фантастические планы приобретения Константинополя. С влиянием Тиеполо и Оссолинского шли в одном направления и проекты Конецпольского, несомненно более практичные и более выгодные — поход на Крым. Происходили долгие, беспрестанные, никому неизвестные советы, король видимо помолодел и предавался прекраснейшим мечтаниям. В 1646 г. была решена война с Турцией и союз с Москвой и Венецией, собраны последния деньги, набрано большое войско, организована многочисленная артиллерия, король обратил внимание на казаков, так жестоко угнетенных и грозивших бунтом, тайно вызвал в Варшаву Барабашенка, и Хмельницкого, назначил первого гетманом, а второго писарем казацким и поручил им, чтобы они подняли все казачество и самовольным походом на Турцию навлекли на Польшу войну, за которую сейм добровольно никогда не взялся бы.
Дело кончилось печально. Король беспрестанно переменял свои проекты по мере препятствий, которые он встречал, хотел вести войну без народного разрешения, а под давлением оппозиции поворачивал на легальную дорогу, уступал и снова с тем большей горячностью возвращался к своим планам. Прежде чем он отважился на решительный шаг, собрался сенат и грозно выступил против королевских намерений. Тысячи интриг и раздоров, которые происходили между Альбрехтом Радзивиллом, Опалинским, Любомирским, Потоцким, Вишневецким, Острожским и Калиновским, тысячи обид, от которых каждый из них сгорал по отношению к королю, по поводу неполучения какой-либо должности или места старосты — все это слилось в один хор против войны, которая прерывала плантаторскую политику на Украине, могла возвысить некоторые личности и отзывалась какими-то внутренними таинственными замыслами. Неожиданно умер Конецпольский и Оссолинский занял двусмысленное положение. Тогда взбунтовали ближайшие сеймики и посольскую избу, поднялся шум, что король думает об абсолютной власти, на сейме 1646 г. от него потребовали распущения набранных рекрут, уменьшения придворной гвардии и торжественного обещания, что без позволения сейма он никогда не будет производить наборов. Король заколебался, мог идти только на пролом, подумал о своем семилетнем сыне Сигизмунде, об упрочении за ним короны — уступил и согласился на требования сейма, содержавшие унизительную для него просьбу о прощении. Во Владиславе обнаружилась большая слабость характера и та довольно часто встречающаяся физическая и вместе с тем духовная неповоротливость, которая всю энергию тратит на выдумку смелых планов, а перед делом всегда однако отступает. Уступивши шляхте, согласившись на её унизительные требования, король после сейма снова возвратился к военным планам.
Все это дело, как и вообще все царствование Владислава, до тех пор пока история не разоблачит его во всей правде, останется благодарной темой для поэзии, которая бесконечно будет превозносить величие и таинственность королевских замыслов, вмешательство в них казаков, несколько гневных выходок Владислава против иезуитов и сенаторов, наконец его отцовскую нежность.
К чему должна была клониться война? Как война с Турцией, она не имела для Польши никакой действительной цели, как война вообще, она должна была направить бурный дух народа на внешние дела и укрепить его силы, она вязалась с планами внутренней реформы, должна была занять казаков и отвратить их покушения на Польшу. Только с такою целью мы можем понять ее и одобрить. Кто однако устремляется к великому делу, тот обязан поразмыслить, может ли он достигнуть его предположенными средствами, чтобы не подвергнуться унижению со стороны современников и тяжкому упреку в легкомыслии со стороны истории. Что он встретит большой и большой отпор, о том Владислав должен был знать, что только силой и насилием он может обуздать этот отпор и анархию олигархов, к этому он должен был приготовиться и приготовлялся, как скоро привлек к союзу угнетенных сеймами и шляхтою казаков. Отпор, выказанный войне сеймом и магнатами, не был для него неожиданностью и однако Владислав, начав дело без сейма и раздражив тем народ, в конце концов обратился к сейму и уступил его требованиям.
Разве он не имел физической возможности начать войну? Разве он не мог вызвать Турцию против Польши и из наступательной сделать войну оборонительной? Таким способом Сигизмунд III вел войны со Швецией гораздо менее популярные. Принявшись за набор рекрут, разгласив свои намерения, насколько уже лучше было броситься в опасность и уступить лишь силе фактов, чем заранее испугаться крика шляхты, убедить ее таким образом, что этот крик имеет свое значение, и совершенно уронить свое королевское достоинство.
Наконец самое худшее обстоятельство: есть такие силы, которые безнаказанно приводит в движение может только мастер. Такой силой были в Польше казаки. Владислав смотрел на страшное усмирение казаков в 1632 г. и не имел силы помешать этому. Пробуждать их теперь к жизни каким бы то ни было способом, под защитой королевского имени, вопреки законам, которые продиктовала им победоносная шляхта, значило не что иное, как воспламенять социальную, домашнюю войну. Возбуждать казаков король мог только в том случае, если решился на страшную внутреннюю войну, если в ней хотел стать во главе казаков и польских хлопов и в шляхетской крови погасить шляхетскую анархию. Может быть, Владислав о том и помышлял, но когда дошло до дела, то испугался уже не домашней войны, а крика шляхты. Поэтому царствование Владислава в польской истории является тем царствованием, которое переполнило чашу несчастья страны. Элемент, опрометчиво возбужденный королем-фантазером и оставленный им без внимания, уже последние минуты его жизни осветил кровавым заревом. При известии о восстании казаков и о польском поражении под Желтыми водами, Владислав внезапно умер 20 мая 1648 г.
---
Сигизмунд III, сын Иоанна III, короля шведского, и Екатерины Ягеллонки, дочери Сигизмунда Старого, родившийся в 1566 г., царствовал в Польше с 1587 г., умер в 1632 г, От первой жены Липы, эрцгерцогини австрийской, вышедшей замуж в 1593 г., умершей в 1598, имел четырех дочерей: Анну, Марию и двух Екатерин, умерших в молодости, и сверх того сына Владислава IV. От другой, Констанции, вышедшей замуж в 1605 г., умершей в 1635, имел дочь Екатерину, вышедшую замуж за рейнского пфальцграфа Филиппа, и сыновей: Яна (род. 1607, ум. 1608), короля Яна Казимира, Яна Альберта, епископа вармийского, впоследствии краковского (род. 1612, ум. 1634), Карла Фердинанда, епископа вроцлавского, впоследствии плодного (род. 1613, ум. 1655) и Александра Карла (род. 1614 ум. 1635).
Владислав IV, старший сын Сигизмунда III и первой его жены Анны, эрцгерцогини австрийской, род. 1595 г., вступил на трон в 1632 г., умер в 1648. Жены его:
1) Цецилия Рената, дочь императора Фердинанда II. вышедшая замуж в 1637 г., ум. 1644. От неё двое детей, умерших в молодости, Сигизмунд (1640 — 1647) и Мария.
2) Мария Людвика Гонзага де-Невер, дочь князя Мантуи, род. 1611 г. в Париже, вступила в брак в 1646 г., по смерти Владислава вышла за его брата Яна Казимира в 1649 г., умерла 1667 г.
упорным и упрямым, настолько второй снисходительным и уступчивым, насколько первый не любил народа и попирал его права, настолько второй любил народ и уважал его права, насколько первый был ревностным католиком и направлял политику в интересах церкви, настолько второй отличался религиозной терпимостью, не выносил иезуитов и отдавал предпочтение государственным соображениям. Однако было кое-что общее между отцом и сыном. Владислав не думал о католической пропаганде в Москве и в Швеции, но о своем избрании в московские цари не забыл, наравне с отцом мечтал о возвращении своего наследственного трона в Швеции, для обеих этих личных целей стремился: воспользоваться силами Польши, не осведомляясь о её интересах, и ради обеих внешних задач без колебания жертвовал внутренней политикой Польши.
Это обнаружилось уже во время безкоролевья и избрания. Видя, что католическая ревность воспрепятствовала бы ему добраться до Стокгольма и Москвы, Владислав не только стал на почве свободы вероисповеданий, гарантированной религиозной конфедерацией 1573 г., но по своей личной инициативе провел так называемое соглашение (ugoda) между униатской и православной церквами, в силу которого православные заняли многие церкве, отобранные у них униатами, и, получив обратно признание со стороны государства, перестроили свою церковную организацию. Им была отдана киевская митрополия и епархии луцкая, перемышльская, львовская и могилевская (к этой последней должны были принадлежать все православные в Литве). Православные были успокоены, чтобы тем успешнее вести войну с Москвой.
В 1633 г. кончилось перемирие с Москвой, которая употребила его на сосредоточение своих сил и, выставив громадное войско, выступила с грозным возмездием. Вождь царя Михаила, Шеин, заняв несколько меньших крепостей, наконец обложил Смоленск и предпринял ряд отчаянных штурмов. Однако численный перевес его войска должен был и теперь еще уступить высшему военному искусству. Владислав IV выступил с пятнадцати-тысячным войском на защиту Смоленска и не только освободил крепость, но в свою очередь осаждавшего ее Шеина окружил в лагере под Смоленском, отрезал его от всякой связи с Москвой, разбил прибывавшие к нему вспомогательные войска и наконец в 1634 г. принудил его к полной капитуляции. Снова двинулись польские войска на Москву, и под этим давлением царь Михаил Федорович склонился к заключению прочного мира. По Поляновскому миру Владислав IV отказался от своих прав на корону царей, а Москва, уплачивая военные издержки, отступилась от всяких притязаний на Северную, Черниговскую и Смоленскую земли, на Эстонию, Курляндию и Лифляндию.
Одновременно выступили на войну с Польшей подученные Москвою турки, именно виддинский паша Абаза, который, соединясь с татарами и валахами, под собственной ответственностью выступил против Польши. Однако Конецпольскому удалось с малыми силами усмирить и обуздать эти порывы, а султан Амурат, занятый персидской войной, видя, что нельзя пренебрегать польским могуществом, видя вместе с тем, что в войне с Польшей Турция не имеет никаких существенных видов и целей, казнил Абазу-пашу и торжественно возобновил в 1634 г. выгодный для Польши мир.
Король спешил с окончанием этих дел, чтобы приобрести свободу действий на ином поприще, он благополучно окончил их, потому что поступал согласно с мнением народа и в нем находил подкрепление, насколько оно могло иметь место при анархии, господствовавшей на сейме. Зато в дальнейшей своей политике Владислав окончательно разошелся с убеждением и волей народа. Обязавшись при избрании отказаться от своих прав на Швецию взамен уступки Пруссии и Лифляндии, занятых шведами, он однако все усилия направлял к тому, чтобы получить шведский престол. В 1635 г. кончилось перемирие со Швецией, Франция, Англия и Голландия, стремясь заменить его прочным миром и удержать шведские силы для происходящей в Германии войны, выступили с выгодным для Польши посредничеством. Однако Владислав стремился к войне и поэтому столкнулся с противоположной волей народа, который на сейме 1635 г назначил комиссию, долженствовавшую трактовать о мире, и, опасаясь воинственного настроения короля, хотя разрешил подати на войско, однако отдал их в ведение отдельных воеводств. В эту критическую минуту в первый раз высказался характер короля. Провозгласить войну, обойти и сломить народную волю, как то делал Сигизмунд — он не отважился, но и не допустил постоянного мира. Вследствие этого осуществилось что-то половинчатое: в 1635 г. в Штумсдорфе было продолжено на двадцать шесть лет перемирие, которое возвратило Польше Пруссию, сохранило в Лифляндии status quo, а у короля не отнимало надежды на войну и на возвращение шведской короны при более благоприятных условиях.
От этого намерения Владислав не отступил в ближайшие затем года. В то время казалось, что Польша, порывая связь с ошибочной политикой Сигизмунда, обезопасив себя с востока и с севера, всеми силами обратится на запад и в последний момент еще попытается приобрести себе надлежащее значение в равновесии европейских держав. Руку помощи в этом деле подавала Польше Франция, в которой правил мощной рукой великий дипломат Ришелье. Через своего посла д’Аво Ришелье предложил Владиславу IV союз, обязывавший его доставить 10.000 войска для войны в Германии, но зато вполне обеспечивавший его от Швеции, открывавший ему перспективу на возвращение Силезии и на приобретете себе решающего голоса в центральной Европе. Почти в то же самое время возникала иная комбинация: женитьба на прекрасной Елизавете, дочери Фридриха, пфальцграфа рейнского, супружество, посредством которого Владислав открыто переходил на сторону протестантов в Германии и склонялся к союзу с Англией и Францией вопреки Габсбургам. Король открыто носился с этими планами, чтобы обеспечить себе подкрепление со стороны западных государств против Швеции, но в то же время позволял Австрии домогательства в Польше и старался привлечь ее на свою сторону. Он льстил себя надеждой, что таким образом станет примирителем в борьбе, разделившей Европу, и при совещаниях о всеобщем мире доведет до конца свое шведское дело. Однако убедившись, что эта двусмысленная игра всех от него отдаляет, король выгородил себя мнением сената, противившимся женитьбе на пфальцграфине рейнской или на Марии Гонзага, княжне де-Невер, которую Ришельепредлагал королю вместо пфальцграфини, и, надеясь на более действительную помощь от Австрии, женился неожиданно в 1637 г. на Цецилии Ренате, дочери Фердинанда II, австрийке, выговарив себе помощь Австрии в вопросе о шведском престоле. Выдачей Цецилии Ренаты за Владислава Австрия обеспечивала себе нейтралитет Польши и позволение набирать в свои войска польских солдат, но ни на минуту не думала об исполнении своих обещаний. Западные государства, утратив доверие к королю, высказывали к нему с тех пор сдержанную, по явную неприязнь. Датчане, в соглашении с жителями Данцига (Гданска) сожгли польские корабли, стоявшие для сбора таможенной пошлины в Гданске: польский народ отказал королю в каких бы то ни было средствах, справедливо опасаясь, что король употребит их на войну со Швецией. Владислав не мог или не хотел идти на пролом, и кончилось полным бездействием во внешней политике. Это бездействие, принося Польше долголетний покой, было однако признаком её полного унижения и с внутренней и с внешней стороны, было тем моментом, когда народ утратил и остаток политического смысла, и энергию, и собственное достоинство.
Внутренние дела Польши вплоть до 1646 г. не занимательны. Состоялось несколько бурных сеймов, на которых беспрерывно росло недоверие между народом и троном, а посольская изба служила орудием оскорбленного честолюбия отдельных магнатов. Окончательно были отброшены всякие мысли хотя бы о самой невинной реформе, велись споры с королем относительно уплаты долгов, сделанных для последней московской войны, беспрестанно ограничивалась его власть, было увеличено число сенаторов, которые должны были находиться постоянно при особе короля, посольская изба активно занялась внешней политикой, приказывала прочитывать себе постановления сената и все более и более лишалась права утверждения податей, перенося его на так называемые докладные сеймики (sejmiki relacyjne), происходившие в каждом воеводстве по окончании сейма.
Много шума причиняли постоянные насилия, которые дозволяли себе католики по отношению к иноверцам и обратно. Эти насилия были необходимым следствием религиозной терпимости, как она тогда понималась. Мы знаем, что король осуществил ее по личному убеждению и по мотивам внешней политики. Выступая на сейме 1638 г. против одних только, ариан и закрывая у них их раковские школы, король впрочем намеревался довести до конца соглашение между протестантами и католиками и притом путем взаимной дружеской беседы, которая действительно состоялась в Торне в 1646 г., но, как это можно было предвидеть, окончилась ничем. Народ в этом содействовал королю, но понимал терпимость иначе. Католики, но анархисты, они хорошо сознавали, что поддержка католической церкви и унии силой правительства ведет к усилению самого правительства, и поэтому удерживали его от всяких шагов в этом направлении. Терпимость должна была означать бездействие и пассивность правительства и самоуправство частных лиц в церковной области, поэтому, когда король издал суровое постановление относительно Якова Сененского, арианина, который срубил и повалил придорожное распятие (Meka Pauska), то шляхта взяла его под защиту не как арианина, но как брата-шляхтича.
Возвысивши в 1632 г. восточную церковь, Владислав носился с мыслью о более тесном сближении её с государством. По соглашению с митрополитом Могилою он хотел, чтобы восточная церковь порвала отношения с Царьградом, установилась в пределах Польши в качестве отдельного патриархата и впоследствии соединилась с униатской церковью. Однако наткнувшись в этом отношении на сопротивление со стороны папы Урбана VIII, он отступил от похвального предприятия и оставил униатскую и восточную церкви на положении воюющих сторон. Вследствие этого росло раздражение, которое как увидим, сыграло весьма вредную роль в великом социальном движении, готовившемся на юго-восточных границах Речи Посполитой.
Внезапная бездеятельность, в которой замкнулся народ, пожертвование всякими интересами государства, которые потребовали бы вооруженной поддержки вне его границ, безусловная любовь к миру имели более глубокой причиной разбушевавшееся господство частных интересов, превосходящее всякое описание. Шляхта дрожала от одной мысли о войне, дрожала перед возможностью её, потому что каждая война прерывала усиленный труд над материальным благосостоянием, налагала тяжести, грозила колонизационному хозяйству на Украине, в котором находился центр тяжести интересов шляхты, а еще более олигархов. В этом направлении не жалели усилий. На сейме 1635 г. решено было окончательно подавить казаков, их подчинили контролю старост, была приведена в исполнение постройка крепости Кудака, и был помещен на Украине гетман Конецпольский во главе вооруженной силы, готовой усмирить всякое сопротивление. Начались под предводительством Павлюка страшные бунты притесненного казачества, которое поднималось для защиты своих. После кровавых битв и резни, в которых гетман Николай Потоцкий окончательно одолел Павлюка, сейм 1638 г. уничтожил привилегии казаков и постановил «обратить их в хлопов» («obrocie w chlopy»), а Конецпольский с Потоцким занялись исполнением этого постановления. Казакам были навязаны польские комиссары и полковники, а большая часть народа, которая находилась при казаках, была возвращена и прикована к плугу. На неизмеримых пространствах Украины, на земле, орошенной польской и казацкой кровью, под защитою Кудака, снова начали подниматься громадные имения Вишневецких, Конецпольских, Калиновских, Потоцких, под защитой панов пристроились иезуиты, и вся польская шляхта предавалась благой надежде, что порядок воцарился на Украине. Если бы сумели подняться на точку зрения общего блага в этой политике, дойти до более обширных перспектив! Но на самом деле было не то. Сейм 1645 г. отверг проект похода на Крым, несмотря на его очевидные выгоды, несмотря на всякие условия успеха и на решительную поддержку со стороны гетмана Конецпольского.
Полную тишину, которая господствовала над Польшей, прервала только смерть королевы Цецилии Ренаты в 1644 г. Теперь Владислав уже обратил внимание на пренебреженную прежде Марию Гонзага. Это супружество, заключенное в 1645 г., не имело того политического значения, которым оно обладало бы за десять лет тому назад, потому что тридцатилетняя война уже кончилась, Франция победоносно вела ее без содействия Польши, и теперь уже не нуждалась в союзе последней. Во всяком случае женитьба на французской княжне, когда было для выбора несколько австрийских княжен, означала несомненное удаление от Австрии и избрание более самостоятельной политики в дипломатических отношениях. Кроме того, в лице Марии Гонзага появлялась в Польше королева зрелого возраста, с опытным умом, знавшая толк в политических делах, имевшая живое сознание силы правительства и самостоятельности королевской власти. Женщина с большим честолюбием и характером, она не могла спокойно смотреть на полный застой во всех отношениях в своей новой отчизне и должна была побудить мужа к деятельности в каком-либо направления. Сильное впечатление, которое она произвела на ум короля, усиливали сверх того две другие личности: венецианский посол Тиеполо и подканцлер, а впоследствии коронный канцлер Юрий Оссолинский. Первый прибыл в Польшу с намерением привлечь короля к военной лиге против турок, которые в то время все свое могущество направляли против венецианских владений на востоке и готовились нанести последний удар влиянию Венеции в тех странах. Хитрый итальянец знал, что в подобной войне Польша собственно ничего не могла приобрести, но раздвоение турецких сил и натиск части их на Польшу казались Венеции последним якорем спасения. Поэтому задача Тиеполо состояла в том, чтобы воспламенить восторженный дух Владислава планами великого христианского крестового похода против полумесяца, предводительства в этом крестовом походе и видами на неизгладимую заслугу в войне. Однако он наверное не добился бы этого, если бы в таких намерениях не нашел союзника в канцлере. Юрий Оссолинский был человеком, не принадлежавшим ни к одной можновладческой семье, своим высоким положением он обязан был собственным талантам и деятельности. Он не имел обширных поместий на Украине, следовательно не принадлежал к той можновладческой семье, которая единственную цель своей жизни видела в омужичении казаков. Человек образованный и отполировавшей за границей, он сохранил верный взгляд на политическия отношения и более трезвую оценку их, стремился к возвышению и влиянию и мог достигнуть того и другого только через короля и посредством близкой помощи его намерениям, он был роялистом. Ревностный католик, проникнутый большим уважением к императорской и папской политике, он, правда, не старался о том, чтобы советовать союз с Францией, однако думал, как бы иными способами поднять силу государства и королевскую власть. Возвратившись из посольства к папе, которое имело целью разрешение споров между духовенством и светским сословием в Польше, именно относительно десятин и приобретения светских поместий духовенством, Оссолинский привез для себя титул князя от императора и от папы и вместе с тем оригинальный проект политической организации, скрытый под названием «Ордена безпорочного зачатия» («Order niepokalanego poczecia»). Орден должен был быть внешним знаком тесной связи между людьми, которые, посвятив себя католической вере и войне с язычниками, в то же время поклялись бы в особенной верности и преданности королю. В разъединенном польском обществе, в котором предводительствовала только олигархия, должна была появиться аристократия, проникнутая солидарностью и сосредоточенная около короля. Не нужно прибавлять, что такой проект, выставленный выскочкой и поддерживаемый королем, встретил решительный отпор со стороны олигархов - безвозвратно погиб. Унижая этим Оссолинского и проводя на сейме постановление, запрещавшее принимать иностранные титулы, польские паны не изменили однако образа мыслей канцлера. Теперь, с появлением новой королевы и Тиеполо, пробудились в нем прежние замыслы, с турецкой войной соединились планы внутренней реформы и подавления анархии. Был привлечен король, который, будучи полон жажды славы, вступив на трон с планом приобретения Москвы и Швеции и предписывания мира Европе, после крушения этих намерений, погрузился в презренную бездеятельность и напрасно заглушал обманутые надежды роскошью и распущенностью, а теперь снова пробудился и составлял фантастические планы приобретения Константинополя. С влиянием Тиеполо и Оссолинского шли в одном направления и проекты Конецпольского, несомненно более практичные и более выгодные — поход на Крым. Происходили долгие, беспрестанные, никому неизвестные советы, король видимо помолодел и предавался прекраснейшим мечтаниям. В 1646 г. была решена война с Турцией и союз с Москвой и Венецией, собраны последния деньги, набрано большое войско, организована многочисленная артиллерия, король обратил внимание на казаков, так жестоко угнетенных и грозивших бунтом, тайно вызвал в Варшаву Барабашенка, и Хмельницкого, назначил первого гетманом, а второго писарем казацким и поручил им, чтобы они подняли все казачество и самовольным походом на Турцию навлекли на Польшу войну, за которую сейм добровольно никогда не взялся бы.
Дело кончилось печально. Король беспрестанно переменял свои проекты по мере препятствий, которые он встречал, хотел вести войну без народного разрешения, а под давлением оппозиции поворачивал на легальную дорогу, уступал и снова с тем большей горячностью возвращался к своим планам. Прежде чем он отважился на решительный шаг, собрался сенат и грозно выступил против королевских намерений. Тысячи интриг и раздоров, которые происходили между Альбрехтом Радзивиллом, Опалинским, Любомирским, Потоцким, Вишневецким, Острожским и Калиновским, тысячи обид, от которых каждый из них сгорал по отношению к королю, по поводу неполучения какой-либо должности или места старосты — все это слилось в один хор против войны, которая прерывала плантаторскую политику на Украине, могла возвысить некоторые личности и отзывалась какими-то внутренними таинственными замыслами. Неожиданно умер Конецпольский и Оссолинский занял двусмысленное положение. Тогда взбунтовали ближайшие сеймики и посольскую избу, поднялся шум, что король думает об абсолютной власти, на сейме 1646 г. от него потребовали распущения набранных рекрут, уменьшения придворной гвардии и торжественного обещания, что без позволения сейма он никогда не будет производить наборов. Король заколебался, мог идти только на пролом, подумал о своем семилетнем сыне Сигизмунде, об упрочении за ним короны — уступил и согласился на требования сейма, содержавшие унизительную для него просьбу о прощении. Во Владиславе обнаружилась большая слабость характера и та довольно часто встречающаяся физическая и вместе с тем духовная неповоротливость, которая всю энергию тратит на выдумку смелых планов, а перед делом всегда однако отступает. Уступивши шляхте, согласившись на её унизительные требования, король после сейма снова возвратился к военным планам.
Все это дело, как и вообще все царствование Владислава, до тех пор пока история не разоблачит его во всей правде, останется благодарной темой для поэзии, которая бесконечно будет превозносить величие и таинственность королевских замыслов, вмешательство в них казаков, несколько гневных выходок Владислава против иезуитов и сенаторов, наконец его отцовскую нежность.
К чему должна была клониться война? Как война с Турцией, она не имела для Польши никакой действительной цели, как война вообще, она должна была направить бурный дух народа на внешние дела и укрепить его силы, она вязалась с планами внутренней реформы, должна была занять казаков и отвратить их покушения на Польшу. Только с такою целью мы можем понять ее и одобрить. Кто однако устремляется к великому делу, тот обязан поразмыслить, может ли он достигнуть его предположенными средствами, чтобы не подвергнуться унижению со стороны современников и тяжкому упреку в легкомыслии со стороны истории. Что он встретит большой и большой отпор, о том Владислав должен был знать, что только силой и насилием он может обуздать этот отпор и анархию олигархов, к этому он должен был приготовиться и приготовлялся, как скоро привлек к союзу угнетенных сеймами и шляхтою казаков. Отпор, выказанный войне сеймом и магнатами, не был для него неожиданностью и однако Владислав, начав дело без сейма и раздражив тем народ, в конце концов обратился к сейму и уступил его требованиям.
Разве он не имел физической возможности начать войну? Разве он не мог вызвать Турцию против Польши и из наступательной сделать войну оборонительной? Таким способом Сигизмунд III вел войны со Швецией гораздо менее популярные. Принявшись за набор рекрут, разгласив свои намерения, насколько уже лучше было броситься в опасность и уступить лишь силе фактов, чем заранее испугаться крика шляхты, убедить ее таким образом, что этот крик имеет свое значение, и совершенно уронить свое королевское достоинство.
Наконец самое худшее обстоятельство: есть такие силы, которые безнаказанно приводит в движение может только мастер. Такой силой были в Польше казаки. Владислав смотрел на страшное усмирение казаков в 1632 г. и не имел силы помешать этому. Пробуждать их теперь к жизни каким бы то ни было способом, под защитой королевского имени, вопреки законам, которые продиктовала им победоносная шляхта, значило не что иное, как воспламенять социальную, домашнюю войну. Возбуждать казаков король мог только в том случае, если решился на страшную внутреннюю войну, если в ней хотел стать во главе казаков и польских хлопов и в шляхетской крови погасить шляхетскую анархию. Может быть, Владислав о том и помышлял, но когда дошло до дела, то испугался уже не домашней войны, а крика шляхты. Поэтому царствование Владислава в польской истории является тем царствованием, которое переполнило чашу несчастья страны. Элемент, опрометчиво возбужденный королем-фантазером и оставленный им без внимания, уже последние минуты его жизни осветил кровавым заревом. При известии о восстании казаков и о польском поражении под Желтыми водами, Владислав внезапно умер 20 мая 1648 г.
---
Сигизмунд III, сын Иоанна III, короля шведского, и Екатерины Ягеллонки, дочери Сигизмунда Старого, родившийся в 1566 г., царствовал в Польше с 1587 г., умер в 1632 г, От первой жены Липы, эрцгерцогини австрийской, вышедшей замуж в 1593 г., умершей в 1598, имел четырех дочерей: Анну, Марию и двух Екатерин, умерших в молодости, и сверх того сына Владислава IV. От другой, Констанции, вышедшей замуж в 1605 г., умершей в 1635, имел дочь Екатерину, вышедшую замуж за рейнского пфальцграфа Филиппа, и сыновей: Яна (род. 1607, ум. 1608), короля Яна Казимира, Яна Альберта, епископа вармийского, впоследствии краковского (род. 1612, ум. 1634), Карла Фердинанда, епископа вроцлавского, впоследствии плодного (род. 1613, ум. 1655) и Александра Карла (род. 1614 ум. 1635).
Владислав IV, старший сын Сигизмунда III и первой его жены Анны, эрцгерцогини австрийской, род. 1595 г., вступил на трон в 1632 г., умер в 1648. Жены его:
1) Цецилия Рената, дочь императора Фердинанда II. вышедшая замуж в 1637 г., ум. 1644. От неё двое детей, умерших в молодости, Сигизмунд (1640 — 1647) и Мария.
2) Мария Людвика Гонзага де-Невер, дочь князя Мантуи, род. 1611 г. в Париже, вступила в брак в 1646 г., по смерти Владислава вышла за его брата Яна Казимира в 1649 г., умерла 1667 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.