Ян Казимир (1648 — 1668 гг). Казацкие войны.

После десяти лет сурового угнетения, казаки поднялись в 1648 г. со страшной отплатой и, увлекая за собой весь народ в Подолий, на Волыни и на Украине, принялись резать шляхту. Это движение нашло себе вождя в Богдане Хмельницком, польском шляхтиче, который, будучи обижен подстаростой Чаплинским, поклялся отомстить, убежал к казакам и до­бился там положения и влияния. Теперь, выбранный казаками гетманом, он благодаря своей необычайной энергии и безспорньм талантам сумел захватить все движение в сильные руки, придать ему известную организацию, более определенное на­правление и политическое значение. Заключив союз с татарами, Хмельницкий 15 мая 1648 г. без труда разбил
выступившие против него польские войска под Желтыми водами и Корсунью и взял в плен обоих гетманов, Потоцкого и Калиновского. Весть об этом поражении потрясла шляхту, конвокационный сейм постановил большой поход на казаков с целью от­платы им, вводя однако в этот поход анархию на подобие сеймовой: он поставил во главе его трех не способных главнокомандующих (впоследствии прозванных периной, латынью и дитятком, pierzyna, lacina, dziecina) и двадцать шесть комисса­ров. Вследствие отсутствия единоличного предводительства много­численная польская армия, увеличенная тысячами обозных служителей, неспособная к более быстрым движениям вследствие безмерного количества возов, лишенная дисциплины и надменная, будучи опережена казаками и татарами под Пилявцами, постыдно ударилась врассыпную. Хмельницкий с ханом Тугай-беем, захватив огромную добычу, осадил Львов, но, встретив мужественный отпор со стороны горожан, удовольствовался откупом, подвинулся к Замостью и на избирательный съезд, как раз происходивший в это время в Варшаве, отправил посольство, требовавшее скорого избрания короля в лице Яна Казимира, потому что казаки хотят подчиняться только королю и только с королем вести переговоры. Под таким давлением королевич Карл отказался от кандидатуры в пользу своего брата Яна Казимира, и выбор состоялся 17-го ноября 1648 г.
В полном расцвете сил вступил на польский престол, осиротевший после его брата Владислава, Ян Казимир, нелю­бимый шляхтой и в свою очередь её не любивший, мужественный в бою, энергичный и упорный в своих решениях, но скоро утомлявшийся и нетерпеливый, бросавшийся из одной крайности в другую, в сущности натура холодная, без вооду­шевления и стремления к высшим планам и целям. Перед вступлением на престол он не умел найти себе места в Польше, скитался за границей, сражался в императорской службе в Германии, будучи схвачен французами, когда ехал в Ис­панию, просидел у них долгое время в неприятном заключении, вступил в иезуитский орден и получил наконец кардиналь­скую шляпу. При самом вступлении в правление он должен был быть очевидцем катастрофы, которая обрушивалась в неудержимом порыве, как результат внутреннего и внешнего упадка народа и государства.
Перед королем прежде всего стал казацкий вопрос во всем своем ужасе. Его до тех пор не умели разрешить. Польское правительство не было достаточно сильным, чтобы привлечь в свою службу буйный элемент, который, под прикрытием прави­тельственной слабости, создался на «диких полях», чтобы упорядо­чением своей юго-восточной границы и расширением её вплоть до берегов Черного моря запрудить тот источник, из которого беспрерывно создавалось казачество. Если однако казаки в прежнее время брались за вооруженное сопротивление, то польское прави­тельство находило во всяком случае достаточно силы, чтобы подавить это сопротивление, потому что казаки, элемент на половину разбойничий, не заботившийся ни о каких высших религиозных или национальных основах, были ужасом для мирного населения, жившего на южно-русских землях, не ща­дили его в своих набегах и не производили на него более глубокого влияния. Теперь однако условия переменились, потому что казаки, не дав истребить себя, пробудили чувство воль­ности в сельском населении южнорусских провинций, восстановили его против поляков и русинов, бывших до того времени его господами, воспользовались его социальной ненавистью и навязали ему себя руководителями. Казацкий вопрос стал внутренним социальным вопросом и переместил свой центр тяжести с «диких полей» в плодороднейшие провинции Речи Посполитой, на которыя опирался правящий класс в народе, можновладство. Около победоносного козачества сосредоточилось все, что не могло выдержать соперничества в Речи Посполитой и, не имея точки опоры, медленно уничтожалось, как например восточная церковь, падавшая вследствие унии, а также народный русский элемент, постепенно поддававшийся культурному поль­скому влиянию. Хотя только часть русинов, а не все православ­ные, обращали взоры на казаков, однако последние, и прежде всего Хмельницкий, умели, когда выпадал случай, пользоваться их делом и тем самым необычайно укреплять свое по­ложение.
Богдан Хмельницкий мечтал о создании отдельного государ­ства на счет нескольких земель Речи Посполитой, а условий существования для этого государства искал в соперничестве соседних держав: Польши, татар, Москвы и турок. Две пер­вые были самыми близкими к нему и самыми грозными, по­этому он признавал верховную власть польского короля, чтобы не попасть в татарскую неволю и, обратно, воюя с поляками, прикрывался татарским союзом. Следовательно казацкий во­прос неразрывно сплелся с татарским. Без завоевания Крыма не могло быть и речи о прочном усмирении казачества.
Во всяком случае казацкий вопрос в новом своем виде требовал со стороны Польши энергичной, последовательной, ре­шительной деятельности, какой не допускала тогдашняя органи­зация Речи Посполитой. Образовались в Польше две партии, одна перевешивающая, потому что заключала в себе почти всю массу шляхты, которая со всем неистовством бросалась на взбунтовавшуюся хлопскую чернь, она только так предста­вляла казаков, партия, которая, стремясь как можно скорее достигнуть возвращения своих поместий на Украине, захвачен­ных хлопами, стремилась проложить себе путь мечем, партия, которая не знала сострадания к бунтовщикам. Во главе её стал гордый князь Иеремия Вишневецкий, знаменитый, но жесто­кий и страшный для народа воитель. Эта партия одним уже сво­им численным перевесом понуждала правительство к войне, вела ее на свою ответственность, и так десятками лет тянулись кровавые распри с козачеством, в которых с обеих сторон не знали и не просили пощады. Однако величайшие ста­рания ни к чему не годились, как только в них не было с польской стороны постоянства и порядка. Помимо неистовства, с каким шляхта бросалась в казацкую войну, шляхта эта еще не отделалась от своей анархии. Подати назначались скупо или, что хуже, их не выплачивали, войско, когда жалованье не выплачивалось в срок, расходилось по домам, посполитое ру­шенье, непослушное и неповоротливое, не могло ни в чем иметь успех, магнаты ни на минуту не позабывали взаримной зависти и постоянных обид на короля, сеймы, как в самые мирные времена, проходили в ничтожных спорах, а сейм 1652 года дал первый, устрашающий пример liberum veto.
Издавна господствовал принцип, что только единогласием может состояться на сейме какое-либо решение, поэтому бывали примеры тому, что буйное меньшинство прерывало совещания на шесть недель, не допускало продолжения сейма и принуждало его разойтись ни с чем, бывали примеры, что это буйное меньшинство «срывало» сейм, то есть оставляло заседания и принуждало большинство и короля закрыть сейм, который уже не представлял всего народа, и постановления которого не при­обрели бы себе признания. Но не было примера, чтобы один депутат посредством протеста и оставления заседаний принуж­дал разойтись целый сейм, чтобы один депутат срывал целый сейм своим «nie pozwalam». Только в первый раз, 9 марта 1652 г. упитский депутат Сицинский, по наущению Януша Радзивилла, предъявил протест против действитель­ности совещаний во имя защиты угрожаемой свободы! Он по­кинул зал заседаний, а оставшиеся депутаты признала себя из-за этого неимеющими права дальнейшего совещания и об­ъявили сейм прекращенным. Однако нельзя буквально взвали­вать все на liberum veto. Один депутат не мог сорвать сейм, потому что, если бы сейм был согласен, то не обратил бы вни­мания на протест одного члена и продолжал бы совещаться и производить постановления, как тому часто бывали примеры позже. Если однако внутри сейма появлялись грозные раздоры, если значительное меньшинство, или по политическим побужде­ниям пли подстрекаемое несколькими олигархами, стремилось поставить на своем и не допустить большинства ни до какого результата, то оно хваталось за liberum veto, как за удобное средство. Всегда находился ослепленный или низкий человек, который из-за призрака золотой свободы иди за деньги срывал сейм и брал на себя все безчестие этого поступка, потому что общественное мнение, обоготворяя liberum veto, как необходимое последствие единогласия, как оборону свободы, в принципе, всегда клеймило срывавшего сейм. Целая партия никогда не за­хотела бы отяготить себя таким безславием и сорвать сейм, но, если находила кого-либо, кто принимал на себя такой по­зор, то принуждала сейм к всеобщему признанию его протеста и к прекращению заседаний ради обороны свободы.
Если этого не происходило, если сейм приходил к резуль­татам и устанавливал подати на войну, то воеводские сеймики в значительной мере портили хорошие последствия такого решения. Уже при Сигизмунде III они начали отнимать у сейма его прерогативы. Не довольствуясь тем, что они выбирали де­путатов на сейм и снабжали их стеснительными инструкциями, эти сеймики принуждали депутатов, чтобы те окончательное решение податных вопросов отлагали до сеймиков, созывав­шихся после сейма, так называемых докладных (sejmild геlacyjne). Итак, отдельные сеймики утверждали или переменяли постановления сейма относительно податей. Король должен был довольствоваться тем, что депутаты на сейме от имени своей земли обязывались представить известную сумму податей, а до­кладной сеймик утверждал род подати, назначал сборщиков и заведующих под своим собственным контролем, наконец сам начинал нанимать солдат на эти деньги. Такая полная децентрализация податной и военной организации дополняла меру безначалия, потому что сеймик не создал из себя никакой исполнительной власти, а с 1666 г. в его многолюдных заседаниях начало появляться liberum veto.
Нет ничего удивительного при такой организации, что поль­ские войска, отправленные против казаков, не слишком мно­гочисленные, не получавшие жалованья, не имевшие дисциплины, несмотря на подвиги великого мужества, чаще всего не могли сладить с превосходившими их своею численностью и стро­гим порядком казаками и соединенными с ними татарами. Уже в 1649 г. польские войска, обложенные бесчисленными тол­пами казаков и татар в лагерях под Збаражем и Зборовым, после геройской, но безуспешной защиты, успели спас­тись только привлечением на свою сторону хана Ислам-Гирея. Когда же в 1651 г. собралась гораздо большая, стотысячная армия под предводительством самого короля и одержала под Берестечком большую победу над казаками и татарами, то не сумела ей воспользоваться и, подняв мятеж под руководительством Христофора Опалинского и Иеронима Радзеёвского, немедленно возвратилась домой. С трудом был возвращен Киев наемным войском. А в следующем году польный гет­ман Калиновский, благодаря бунту собственного войска, понес чувствительное поражение под Батогом, а король, окруженный в лагере под Жванцем, снова должен был спасаться пере­говорами с татарским ханом.
В продолжение войны время от времени бывали однако мо­менты, в которые дальнейшее ведение её казалось невозмож­ным. Тогда-то брала верх в Польше умеренная партия, состоявшая из нескольких более опытных мужей с канц­лером Оссолинским и с каштеляном брацлавским, впослед­ствии воеводой киевским, русином Киселем, во главе. Видя страшные последствия домашней войны, не будучи в состоянии ни отвратить зла, ни одержать над ним верх, она считалась с совершившимся фактом, признавала самостоятельность за казачеством, лишь бы только удержать его и связи с Речью Посполитой. Эту политику принимал Хмельницкий, потому что в признании верховной власти польского короля видел единственный способ обеспечить себя от грозного и обманывавшего его союзника, от зависимости от татарских ханов, принимали эту политику и казаки, потому что польский элемент обладал большой силой среди их самих, чувство традиционной связи с Польшей нельзя было уничтожить сразу, польская цивили­зация привлекала их к себе, соединение с польским рыцар­ством, состоявшееся на принципе равенства, льстило их гор­дости. Итак с казаками было заключено перемирие и состоялся договор. Зборовский договор 1649 г. признавал права казаков, устанавливал демаркационную линию, за которую не должны были переходить коронные войска, обеспечивал кроме того изгнание евреев и иезуитов из Украины, место в сенате для киевского митрополита и три воеводства для православных: киевское, брацлавское и черниговское, однако ограничивал число реест­ровых казаков сорока тысячами. Белоцерковский договор 1651 г., заключенный после берестечского сражения, ограничивал число реестровых казаков уже двадцатью тысячами и назначал им для жительства только королевские поместья в киевском воеводстве, а целью казакам указывал борьбу с татарами. Однако и это средство требовало не только добросовестности с обеих сторон, не только пожертвования многими частными выгодами, но сверх того сильного правительства в Польше, которое было бы в состоянии держать в дисциплине органи­зованное таким образом казачество и принудить польское об­щество уважать его. Но обе стороны или не хотели, или не могли выполнить условий договора. Шляхта не хотела выполнить их, по­тому что никакой договор не мог привести ее к возвращению потерянных на Украине поместий и вместе с тем крепост­ных, шляхетская гордость не позволяла сравняться со шляхтой тем самым казакам, которых решено было обратить в хлопы, епископы не хотели сдержать условий, потому что ложная религиозная ревность не позволяла им терпеть подле себя в сенате епископов восточной церкви, как того справедливо тре­бовали казаки и как то обеспечивали условия, магнаты, тот или другой, не хотели сдержать условий, потому что просто не хотели, не умели уважать никакой закон и вопреки сеймовым постановлениям самовольно начинали обижать казаков и напа­дать на них, от чего вскоре происходила всеобщая война. Равным образом и Хмельницкий не мог сдержать договора, который ограничивал казаков известным числом, не мог хлопов, которые соединились с ним и обратились в казаков, распустить и склонить к возвращению в крепостное иго, не мог удержать черни, беспрестанно раздражаемой шляхтой и по­буждаемой к кровавому мщению. Противоположности были слиш­ком резки, чтоб их возможно было уладить.
Итак всякие договоры, наравне с войнами, вели только к страшному пролитию крови и к опустошению некогда про­цветавшей Руси, приводили к тому, что обеим воюющим сторонам поочередно навязывался в союзники и примирители хан татарский из Крыма и переходя от одних к другим, не допуская ни тех, ни других до окончательной победы, разорял край в конец и предписывал свои условия. То были страшные времена. Наконец отыскалось средство решить казацкий вопрос. Его невозможно было решить введением порядка в Польше, решили его бессознательно перенесением польской анархии в казачество. Гетман казацкий, который до тех пор по отношению к своим толпам представлял идею порядка и соглашения с Польшей, не будучи в состоянии чего-либо до­биться от последней, все более и более терял в уважении, принужден был насилием подавлять бунты, поднимавшиеся против него самого, и, убедившись окончательно, что он не может опереться на Польшу, беспрестанно подверженный унизи­тельной зависимости от своего союзника, хана татарского, ко­тораго поляки подстрекали против казаков, не будучи в со­стоянии вследствие этого думать о самостоятельности, начал в другом месте разыскивать прочной поддержки. Ее уже давно охотно предлагала ему Москва, сближенная с казачеством и абсолютным правлением и одинаковой верой, покровительницей которой она выставляла себя по сравнению с Польшей. Москва принимала к себе и селила толпы сельского населения, которое устремлялось к Хмельницкому и которого Хмельницкий не мог поместить у себя. Итак, когда в 1653 г, поляки заключили под Жванцем союз с татарами, а казачество увидело себя подверженным опасности и начались внутри его волнения, Хмельнпцкий искал помощи в Москве и 8 февраля 1654 г. подчинился царю Алексею. Все более и более умножались при­знаки полного разложения в недрах казачества.
Подчинение казачества стало с того времени лозунгом Москве для вступления в войну с Польшей и для отмщения за пора­жения, нанесенные ей Сигизмундом и Владиславом. Войска царя Алексея вступили в одно и то же время с севера и с юга в пределы Речи Посполитой. Хотя они проиграли в Украине вместе с казаками большую битву под Охматовым, зато в Литве добыли Смоленск и, пользуясь шведской войной, которая вспыхнула в то же самое время, пробрались в глубь края и заняли самую Вильну в 1655 г.

---

Ян Казимир, второй сын Сигизмунда III, родившийся в 1609 г. от второй жены Констанции австрийской, в 1643 г. вступил в иезуитский орден, в 1645 г. сделался кардиналом, в 1648 г. выбран польским королем, царствовал до 1668 г., когда сложил корону, умер 1672 г. в Невере, во Франции. От жены Марии Людвики, вдовы брата Владислава I, не имел потомства.

Карл Фердинанд, четвертый сын Сигизмунда III, род. в 1613 г. от второй его жены Констанции австрийка, в 1683 г. епископ вроцлавский, в 1647 г. плоцкий, ум. 1666 г.