Мудрое и великое царствование Батория вновь расширило кругозор польской мысли, поразительным образом начавший стесняться во время безкоролевий. Прекратившаяся со времени Длугоша истинная история вновь восстала с Рейнгольдом Гейденштейном, который, не щадя горькой правды и с большим талантом, по внушению Замойского обрисовал историю безкоролевья и царствования Батория и одну часть этой истории, о московской войне, окончил и напечатал уже в 1584 году. Удивительно, как сильно война отрезвила умы поляков и подняла их над уровнем грязных интриг и бурных ссор. Сеймы, происходившие до войны, отказывали в налогах и, удовольствовавшись жалобами на короля, расходились ни с чем. На сеймах, происходивших во время войны, не было недостатка в жалобах, но не было недостатка и в
благотворных законах и прежде всего в установлении налогов.
На сейме 1578 года по инициативе короля и Замойского осуществилась давно ожидавшаяся новая судебная организация. Для дел уголовных, где затрагивалась честь или жизнь шляхтича, оставлялся сеймовой суд под личным председательством короля, для дел финансовых и городских последней инстанцией служили суды ассессорские под председательством канцлеров (коронного и литовского), для разрешения же апелляций от судов земских и гродских в делах шляхты и духовенства установлен был высший суд, так называемый трибунал. Трибунал этот должен был ежегодно отправлять две сессии, одну для дел великопольских в Петркове, другую для дел малопольских в Люблине. Несколько позднее трибуналу были подчинены также королевская Пруссия и воеводства Волынское, Киевское и Брацлавское, что было большим шагом на пути к более тесной унии и полонизации этих в значительной степени еще отдельных провинций. Во главе трибунала стоял маршалок, судьи же состояли из депутатов шляхты, ежегодно выбиравшихся на воеводских сеймиках. В решении духовных дел принимали участие и духовные депутаты, выбиравшиеся кафедральными капитулами в числе шести. Решения постано влились по большинству голосов. По образцу коронного трибунала в 1581 году был введен особый трибунал для Литвы, судивший по очереди в Вильне и Гродне. Благодаря установлению трибуналов совершенно пали прежние судебные веча, уменьшилось количество работы на сеймовых судах и были реформированы суды первой инстанции, земские и гродские. Первые занимались делами, касающимися поземельных имений, и происходили обыкновенно три раза в год. Вторые сильно расширили свой первоначально ничтожный круг деятельности, так как наравне с наказанием преступников, схваченных на месте преступления, и исполнением приговоров всех других судов приняли также на себя все гражданские дела, не предназначенные для земского суда, т.е. не касавшиеся поземельных имений. Хотя во всей этой судебной организации существовали пробелы и ошибки, а ежегодный выбор депутатов не давал судьям необходимой независимости, но тем не менее эта организация была огромным шагом вперед и выражением того организационного чувства, какое еще сохранилось в народе.
Великую судебную реформу сопровождали многие законодательные работы, из которых следует назвать установление ипотеки в форме, которая только впоследствии развилась за границей. В 1576 году Мазовия совершенно сравнялась в отношении законов с Короной, оговорив себе на место прежнего статута только не многие отдельные предписания, так называемые Excepta. Вследствие люблинской унии оказалась необходимой третья редакция, литовского статута и над ней работали, соображая ее с польским правом, так усердно, что уже сейм 1588 года (первый после смерти Стефана и выбора ему преемника) мог утвердить ее.
Много финансовых улучшений ввел податной универсал 1578 года, который на долгое время послужил образцом и указанием для позднейших.
Удержаны были прежния подати:
1) поголовная, платившаяся людьми, предававшимися известным занятиям, поровну, независимо от большего или меньшего дохода. Поголовную подать платили в деревнях: загродники, коморники, люди вольные (поденщики), лавочники и торговки, ремесленники, рыбаки, корчмари, смоляры, угольщики, плавильщики, кузнецы, промывщики, солодовники, мастеровые и подмастерья, в городах и местечках: ремесленники (золотых дел мастера, резники, пекари, цирюльники, аптекари, прасолы, т. е. торгующие солью, портные и скорняки), купцы, разносящие или развозящие товары, торговцы лошадьми, жильцы и жилицы, перекупщики и перекупщицы, поденщики, наемники и наконец евреи, на которых однако в 1581 году наложили общую сумму в тридцать тысяч польских злотых.
2) подоходная, платившаяся с известных доходов по мере их высоты и особенно с пашен (лановое), Лановое платили кмети и солтысы, имевшие свои земли в королевских, духовных и шляхетских имениях, и мелкая шляхта, не имевшая крестьян и собственноручно обрабатывавшая землю. Платили известную сумму с каждого лана или волоки в Короне, с каждой службы или дыма или трубы (так называемое подымное), в Литве, с каждого плуга, выходящего на работу в кн. Галицком, а часть вычитали из десятин., городских домов (шос), пивоварен (чоповое) и многих других торговых и промышленных предприятий, По высоте этой подати различали дома в городах и дома в местечках, дома на рынке, на улицах и в предместьях. Платили от винокурни с котла, в розничной продаже водки с кварты, в производстве пива, меда, тройняку (крепкого меда), и малиноваго меда с бочки, равно как и в продаже, от мельниц, лесопилен, сукновален, валялен, бумажных фабрик, железных и стеклянных заводов с каждаго колеса, корабельщики с каждой собственной лодки, расшивы и плашкота на Немане и Висле, овчары от каждых десяти овец, наконец дававшие деньги на проценты от ста злотых, данных взаймы.
3) ввозные и вывозные пошлины. Ввозные пошлины с пива гданского, свидницкого и глоговского с вин венгерских, эйдембургских, австрийских, чешских, рейнских, тувинского, кросинского, волошского, итальянских и испанских, вывозные платили только купцы со скота, хлеба и лесных товаров (золы, смолы, пленок, бочарных досок, строевого леса, мачт, бревен и драни.
Но обращая подати поголовные, насколько это было возможно, в подоходные, привлекая к участию в податях больше зарабатывающих классов и больше предприятий, подробно определяя подлежащие обложению предметы, а главное обдумывая лучший способ собирания податей и контроля, старались удовлетворить требованиям справедливости и повысить общий доход с податей.
Подати собирали установленные для воеводств и земель сборщики со своими помощниками и передавали их так называвшимся шафарям, которых было пять: для Великой Польши, Мазовии, Малой Польши, русских земель и Литвы, наконец шафари каждую четверть года передавали собранные деньги шафарю, находившемуся при войске в лагере и по приказанию короля выплачивавшему из них жалованье войску. Сборщики и шафари представляли отчеты на ближайшем сейме. Податные недоимки взыскивались гродскими старостами.
Для реформы коренной, для устранения тех ошибок, которые вкрались в польские финансы в первые годы царствования Сигизмунда Старого, не хватало очевидно необходимых условий. Поэтому и впредь продолжало существовать полное исключение шляхты, владевшей имениями, и духовенства от пошлин и от всякого личного или подоходного налога. Шляхты оправдывалась еще своей военной службой в посполитом рушении, хотя оно не имело никакой ценности и хотя Баторий совершенно не прибегал к нему, духовенство защищалось только своей привилегией. По отношению к этому наиболее богатому классу король должен был обращаться только к его добровольным пожертвованиям (subsidium charitativium), не будучи в состоянии сломить общего предрассудка и эгоизма. Баторий обладал однако большим политическим тактом и, так как католическое духовенство не платило податей, то он освободил от личных налогов и духовенство Восточной церкви. Но каковы бы ни были недостатки податной системы, остается фактом, что сеймы и сеймики давали королю почти постоянные подати, каждый раз на два года, в немалом размере и что на эти подати можно было вести долгую и тяжелую войну.
Хуже шло дело с проектами политических реформ, Сейм 1581 года, происходивший во время войны, зашел, правда, так далеко в своих добрых намерениях, что сам пожелал от короля представления проекта лучшего порядка избрания, но следующий сейм 1582 года отверг предложенный ему проект избрания и вместо уважения, следовавшего победителю, доставил ему неприятности и затруднения.
Шляхта не оставалась равнодушной к усилиям Батория, который видимо хотел опереться на ней и с её помощью исправить испорченный строй Речи Посполитой. Доктринеры исчезали, часть просвещенной шляхты по примеру Яна Замойского и способного маршалка посольской избы Святослава Оржельского возвышалась до политической и чисто патриотической точки зрения, даже более мелкая шляхта оказывала королю ту безусловную покорность, какую всегда вызывают в массах действительно великие люди. Представителем этого нового поворота в умах шляхты сделался Лука Гурницкий, в своих политических произведениях (Разговор об избрании, законе и свободе — Rozmowa о elekcyej, wolnosci и prawie, и Путь к полной свободе — (Droga do zupelnej wolnosci), пропагандпровавший усиление королевского правительства и основание его на шляхте. Но зерно олигархии, посеянное обоими Сигизмундами и разросшееся во время безкоролевий, заполонило эту плодородную почву густыми плевелами. Можновладство, насквозь пропитанное ядом анархии, нашло доступ к шляхте, который при Августе был счастливым образом закрыт для него. Оскорбленное возвышением выскочки Замойского и шляхетской политикой Стефана, оно нашло среди шляхты элементы, которые часто по отсутствию характера, а еще чаще по своему ограниченному и близорукому патриотизму могли быть употреблены орудием против самых спасительных намерений короля. Послы этого рода, как Казимерский, Пенкославский, Немоевский, выручали на сейме более осторожных панов, и хотя в деле московской войны и они должны были замолчать, но зато тем смелее поднимали они голову в деле внутренних реформ, тем сильнее выступали на защиту угрожаемой свободы или вернее своеволия. Инструкции ловко возмущаемых сеймиков и обращение единогласия в парламентский принцип облегчают им дело. С тех пор, как в Польше пала реформация, соединявшая всех в одном стремлении, исчезло из польского сейма и то похвальное явление, что меньшинство подчинялось воле серьезного большинства. Вместо того, чтобы обратить этот обычай в закон, теперь во время общего расстройства и разъединения партий, каждая из них начала с такой настойчивостью упираться на своем мнении, так мало принимать во внимание общее благо народа, что все они, каждая боясь за себя, возвратились и к первоначальному единогласию. Несколько послов были уже в состоянии уничтожить самые похвальные усилия большинства.
У Батория не было недостатка в верном взгляде на польские отношения, не было недостатка и в планах, как бы надлежало устроить и реформировать их. Наилучшим доказательством этого служит организация только что завоеванной Лифляндии, окончательно осуществленная на сейме 1582 года. Страна была разделена на три президенства, соответствовавшие польским воеводствам. Президенты с подкомориями и хорунжими при себе пользовались всей уголовной и военной властью и были безусловно подчинены приказаниям короля или его наместника. Если бы удалось провести этот дух дисциплины и послушания в польской чиновнической иерархии, устранить вредную власть воевод и каштелянов, поднять павшее значение гродских старост, поставить их во главе вооруженной исполнительной власти и сделать их сильным, безошибочным орудием в королевских руках,тогда можно было бы легко плавать по бурному морю сеймов и сеймиков, можно было бы взяться за более смелую реформу самих сеймов и избрания. Как московская война создала Баторию опытных, собранных под хоругвью великого гетмана Замойского и готовых на всякий призыв солдат, так мудрый и последовательный подбор гродских старост должен был доставить ему готовые кадры для новой политической организации. Вносить проекты на сеймики и сеймы для того, чтобы только часть шляхты оценила и поддержала пх, а другая, взволнованная вельможами, успела их уничтожить, значило компрометировать себя. Не пускаясь поэтому в этот трудный и в конце концов безрезультатный путь, Баторий по возвращении своем пз московской войны решился принять самые энергичные меры, уничтожить анархическое можновладство и доказать совращенному с пути народу, что он не на ветер бросил на сейме слова: «я хочу править и приказывать и не потерплю, чтобы кто-нибудь мне приказывал». Уже во время московской войны пала под топором палача голова литовского сенатора, сносившегося с Иваном, изменника Осцика, теперь по приказанию короля пала (1584 г.) под топором палача в Кракове голова Самуила Зборовского, которого еще король Генрих за убийство Вановского осудил на изгнание и который, насмехаясь над этим приговором, осмелился гордо и шумно ездить по всему краю. Это была перчатка, брошенная можновладству и особенно главнейшим представителям его в Малой Польше, Зборовским. Король вызывал олигархию на решительную борьбу, в которой она должна была в последний раз употребить все свои силы, вызвать страшнейшую бурю для того, чтобы с тем большим шумом пасть и доставить оскорбленному закону тем более славную победу. Действительно, ожидания и сбылись. Не было средства, которого не употребили бы Зборовские и поддерживавшие их можновладцы для восстановления сеймиков против короля и Замойского. Но о, диво! Не только нельзя было восстановить всех сеймиков, но на всех сильная партия встала за короля, а несколько сеймиков осмелились даже решительно выразить свое сочувствие наказанию преступника. Это первое проявление сильного правительства настолько же наполнило одних ужасом, насколько в других пробудило чувство гордости и зависти. На сейме 1585 году обе партии совершенно сравнялись силами. Король на крики отвечал призванием Крыштофа и Андрея Зборовских в сеймовой суд по обвинению в государственной измене (в виде тайных переговоров с Москвой и Австрией и заговора на особу короля) для чего у него в избытке имелись доказательства, и, не давая ни угрозам, ни лести панов сбить себя с раз избранного пути, с согласия сената осудил их на потерю чести и изгнание.
Этот страшный пример подействовал. Крики утихли и король тем смелее занялся новыми военными планами. Мысль о крестовом походе против турок приходилось отложить в виду опасности, грозившей Польше с севера. Для войны же с Москвой появились благоприятные условия. В 1584 году умер царь Иван Грозный, а его сын и преемник Федор был слаб умом, и потому внутренние отношения Москвы подверглись разложению и её покорение казалось делом более легким, чем когда-бы то ни было. Баторию удалось склонить к лозунгу «через Москву на Турцию» Поссевина, а через него и нового папу Секста V и склонить последнего к значительным денежным субсидиям. Когда же король призвал народ к новой великой войне с Москвой, сеймики приняли это воззвание без ропота. В эту минуту среди военных приготовлений, среди пробуждения самых смелых надежд, как гром с ясного неба, пала на страну весть о внезапной смерти Батория. Великий король умер в Гродне 12-го декабря 1586 года по-видимому, от болезни сердца.
благотворных законах и прежде всего в установлении налогов.
На сейме 1578 года по инициативе короля и Замойского осуществилась давно ожидавшаяся новая судебная организация. Для дел уголовных, где затрагивалась честь или жизнь шляхтича, оставлялся сеймовой суд под личным председательством короля, для дел финансовых и городских последней инстанцией служили суды ассессорские под председательством канцлеров (коронного и литовского), для разрешения же апелляций от судов земских и гродских в делах шляхты и духовенства установлен был высший суд, так называемый трибунал. Трибунал этот должен был ежегодно отправлять две сессии, одну для дел великопольских в Петркове, другую для дел малопольских в Люблине. Несколько позднее трибуналу были подчинены также королевская Пруссия и воеводства Волынское, Киевское и Брацлавское, что было большим шагом на пути к более тесной унии и полонизации этих в значительной степени еще отдельных провинций. Во главе трибунала стоял маршалок, судьи же состояли из депутатов шляхты, ежегодно выбиравшихся на воеводских сеймиках. В решении духовных дел принимали участие и духовные депутаты, выбиравшиеся кафедральными капитулами в числе шести. Решения постано влились по большинству голосов. По образцу коронного трибунала в 1581 году был введен особый трибунал для Литвы, судивший по очереди в Вильне и Гродне. Благодаря установлению трибуналов совершенно пали прежние судебные веча, уменьшилось количество работы на сеймовых судах и были реформированы суды первой инстанции, земские и гродские. Первые занимались делами, касающимися поземельных имений, и происходили обыкновенно три раза в год. Вторые сильно расширили свой первоначально ничтожный круг деятельности, так как наравне с наказанием преступников, схваченных на месте преступления, и исполнением приговоров всех других судов приняли также на себя все гражданские дела, не предназначенные для земского суда, т.е. не касавшиеся поземельных имений. Хотя во всей этой судебной организации существовали пробелы и ошибки, а ежегодный выбор депутатов не давал судьям необходимой независимости, но тем не менее эта организация была огромным шагом вперед и выражением того организационного чувства, какое еще сохранилось в народе.
Великую судебную реформу сопровождали многие законодательные работы, из которых следует назвать установление ипотеки в форме, которая только впоследствии развилась за границей. В 1576 году Мазовия совершенно сравнялась в отношении законов с Короной, оговорив себе на место прежнего статута только не многие отдельные предписания, так называемые Excepta. Вследствие люблинской унии оказалась необходимой третья редакция, литовского статута и над ней работали, соображая ее с польским правом, так усердно, что уже сейм 1588 года (первый после смерти Стефана и выбора ему преемника) мог утвердить ее.
Много финансовых улучшений ввел податной универсал 1578 года, который на долгое время послужил образцом и указанием для позднейших.
Удержаны были прежния подати:
1) поголовная, платившаяся людьми, предававшимися известным занятиям, поровну, независимо от большего или меньшего дохода. Поголовную подать платили в деревнях: загродники, коморники, люди вольные (поденщики), лавочники и торговки, ремесленники, рыбаки, корчмари, смоляры, угольщики, плавильщики, кузнецы, промывщики, солодовники, мастеровые и подмастерья, в городах и местечках: ремесленники (золотых дел мастера, резники, пекари, цирюльники, аптекари, прасолы, т. е. торгующие солью, портные и скорняки), купцы, разносящие или развозящие товары, торговцы лошадьми, жильцы и жилицы, перекупщики и перекупщицы, поденщики, наемники и наконец евреи, на которых однако в 1581 году наложили общую сумму в тридцать тысяч польских злотых.
2) подоходная, платившаяся с известных доходов по мере их высоты и особенно с пашен (лановое), Лановое платили кмети и солтысы, имевшие свои земли в королевских, духовных и шляхетских имениях, и мелкая шляхта, не имевшая крестьян и собственноручно обрабатывавшая землю. Платили известную сумму с каждого лана или волоки в Короне, с каждой службы или дыма или трубы (так называемое подымное), в Литве, с каждого плуга, выходящего на работу в кн. Галицком, а часть вычитали из десятин., городских домов (шос), пивоварен (чоповое) и многих других торговых и промышленных предприятий, По высоте этой подати различали дома в городах и дома в местечках, дома на рынке, на улицах и в предместьях. Платили от винокурни с котла, в розничной продаже водки с кварты, в производстве пива, меда, тройняку (крепкого меда), и малиноваго меда с бочки, равно как и в продаже, от мельниц, лесопилен, сукновален, валялен, бумажных фабрик, железных и стеклянных заводов с каждаго колеса, корабельщики с каждой собственной лодки, расшивы и плашкота на Немане и Висле, овчары от каждых десяти овец, наконец дававшие деньги на проценты от ста злотых, данных взаймы.
3) ввозные и вывозные пошлины. Ввозные пошлины с пива гданского, свидницкого и глоговского с вин венгерских, эйдембургских, австрийских, чешских, рейнских, тувинского, кросинского, волошского, итальянских и испанских, вывозные платили только купцы со скота, хлеба и лесных товаров (золы, смолы, пленок, бочарных досок, строевого леса, мачт, бревен и драни.
Но обращая подати поголовные, насколько это было возможно, в подоходные, привлекая к участию в податях больше зарабатывающих классов и больше предприятий, подробно определяя подлежащие обложению предметы, а главное обдумывая лучший способ собирания податей и контроля, старались удовлетворить требованиям справедливости и повысить общий доход с податей.
Подати собирали установленные для воеводств и земель сборщики со своими помощниками и передавали их так называвшимся шафарям, которых было пять: для Великой Польши, Мазовии, Малой Польши, русских земель и Литвы, наконец шафари каждую четверть года передавали собранные деньги шафарю, находившемуся при войске в лагере и по приказанию короля выплачивавшему из них жалованье войску. Сборщики и шафари представляли отчеты на ближайшем сейме. Податные недоимки взыскивались гродскими старостами.
Для реформы коренной, для устранения тех ошибок, которые вкрались в польские финансы в первые годы царствования Сигизмунда Старого, не хватало очевидно необходимых условий. Поэтому и впредь продолжало существовать полное исключение шляхты, владевшей имениями, и духовенства от пошлин и от всякого личного или подоходного налога. Шляхты оправдывалась еще своей военной службой в посполитом рушении, хотя оно не имело никакой ценности и хотя Баторий совершенно не прибегал к нему, духовенство защищалось только своей привилегией. По отношению к этому наиболее богатому классу король должен был обращаться только к его добровольным пожертвованиям (subsidium charitativium), не будучи в состоянии сломить общего предрассудка и эгоизма. Баторий обладал однако большим политическим тактом и, так как католическое духовенство не платило податей, то он освободил от личных налогов и духовенство Восточной церкви. Но каковы бы ни были недостатки податной системы, остается фактом, что сеймы и сеймики давали королю почти постоянные подати, каждый раз на два года, в немалом размере и что на эти подати можно было вести долгую и тяжелую войну.
Хуже шло дело с проектами политических реформ, Сейм 1581 года, происходивший во время войны, зашел, правда, так далеко в своих добрых намерениях, что сам пожелал от короля представления проекта лучшего порядка избрания, но следующий сейм 1582 года отверг предложенный ему проект избрания и вместо уважения, следовавшего победителю, доставил ему неприятности и затруднения.
Шляхта не оставалась равнодушной к усилиям Батория, который видимо хотел опереться на ней и с её помощью исправить испорченный строй Речи Посполитой. Доктринеры исчезали, часть просвещенной шляхты по примеру Яна Замойского и способного маршалка посольской избы Святослава Оржельского возвышалась до политической и чисто патриотической точки зрения, даже более мелкая шляхта оказывала королю ту безусловную покорность, какую всегда вызывают в массах действительно великие люди. Представителем этого нового поворота в умах шляхты сделался Лука Гурницкий, в своих политических произведениях (Разговор об избрании, законе и свободе — Rozmowa о elekcyej, wolnosci и prawie, и Путь к полной свободе — (Droga do zupelnej wolnosci), пропагандпровавший усиление королевского правительства и основание его на шляхте. Но зерно олигархии, посеянное обоими Сигизмундами и разросшееся во время безкоролевий, заполонило эту плодородную почву густыми плевелами. Можновладство, насквозь пропитанное ядом анархии, нашло доступ к шляхте, который при Августе был счастливым образом закрыт для него. Оскорбленное возвышением выскочки Замойского и шляхетской политикой Стефана, оно нашло среди шляхты элементы, которые часто по отсутствию характера, а еще чаще по своему ограниченному и близорукому патриотизму могли быть употреблены орудием против самых спасительных намерений короля. Послы этого рода, как Казимерский, Пенкославский, Немоевский, выручали на сейме более осторожных панов, и хотя в деле московской войны и они должны были замолчать, но зато тем смелее поднимали они голову в деле внутренних реформ, тем сильнее выступали на защиту угрожаемой свободы или вернее своеволия. Инструкции ловко возмущаемых сеймиков и обращение единогласия в парламентский принцип облегчают им дело. С тех пор, как в Польше пала реформация, соединявшая всех в одном стремлении, исчезло из польского сейма и то похвальное явление, что меньшинство подчинялось воле серьезного большинства. Вместо того, чтобы обратить этот обычай в закон, теперь во время общего расстройства и разъединения партий, каждая из них начала с такой настойчивостью упираться на своем мнении, так мало принимать во внимание общее благо народа, что все они, каждая боясь за себя, возвратились и к первоначальному единогласию. Несколько послов были уже в состоянии уничтожить самые похвальные усилия большинства.
У Батория не было недостатка в верном взгляде на польские отношения, не было недостатка и в планах, как бы надлежало устроить и реформировать их. Наилучшим доказательством этого служит организация только что завоеванной Лифляндии, окончательно осуществленная на сейме 1582 года. Страна была разделена на три президенства, соответствовавшие польским воеводствам. Президенты с подкомориями и хорунжими при себе пользовались всей уголовной и военной властью и были безусловно подчинены приказаниям короля или его наместника. Если бы удалось провести этот дух дисциплины и послушания в польской чиновнической иерархии, устранить вредную власть воевод и каштелянов, поднять павшее значение гродских старост, поставить их во главе вооруженной исполнительной власти и сделать их сильным, безошибочным орудием в королевских руках,тогда можно было бы легко плавать по бурному морю сеймов и сеймиков, можно было бы взяться за более смелую реформу самих сеймов и избрания. Как московская война создала Баторию опытных, собранных под хоругвью великого гетмана Замойского и готовых на всякий призыв солдат, так мудрый и последовательный подбор гродских старост должен был доставить ему готовые кадры для новой политической организации. Вносить проекты на сеймики и сеймы для того, чтобы только часть шляхты оценила и поддержала пх, а другая, взволнованная вельможами, успела их уничтожить, значило компрометировать себя. Не пускаясь поэтому в этот трудный и в конце концов безрезультатный путь, Баторий по возвращении своем пз московской войны решился принять самые энергичные меры, уничтожить анархическое можновладство и доказать совращенному с пути народу, что он не на ветер бросил на сейме слова: «я хочу править и приказывать и не потерплю, чтобы кто-нибудь мне приказывал». Уже во время московской войны пала под топором палача голова литовского сенатора, сносившегося с Иваном, изменника Осцика, теперь по приказанию короля пала (1584 г.) под топором палача в Кракове голова Самуила Зборовского, которого еще король Генрих за убийство Вановского осудил на изгнание и который, насмехаясь над этим приговором, осмелился гордо и шумно ездить по всему краю. Это была перчатка, брошенная можновладству и особенно главнейшим представителям его в Малой Польше, Зборовским. Король вызывал олигархию на решительную борьбу, в которой она должна была в последний раз употребить все свои силы, вызвать страшнейшую бурю для того, чтобы с тем большим шумом пасть и доставить оскорбленному закону тем более славную победу. Действительно, ожидания и сбылись. Не было средства, которого не употребили бы Зборовские и поддерживавшие их можновладцы для восстановления сеймиков против короля и Замойского. Но о, диво! Не только нельзя было восстановить всех сеймиков, но на всех сильная партия встала за короля, а несколько сеймиков осмелились даже решительно выразить свое сочувствие наказанию преступника. Это первое проявление сильного правительства настолько же наполнило одних ужасом, насколько в других пробудило чувство гордости и зависти. На сейме 1585 году обе партии совершенно сравнялись силами. Король на крики отвечал призванием Крыштофа и Андрея Зборовских в сеймовой суд по обвинению в государственной измене (в виде тайных переговоров с Москвой и Австрией и заговора на особу короля) для чего у него в избытке имелись доказательства, и, не давая ни угрозам, ни лести панов сбить себя с раз избранного пути, с согласия сената осудил их на потерю чести и изгнание.
Этот страшный пример подействовал. Крики утихли и король тем смелее занялся новыми военными планами. Мысль о крестовом походе против турок приходилось отложить в виду опасности, грозившей Польше с севера. Для войны же с Москвой появились благоприятные условия. В 1584 году умер царь Иван Грозный, а его сын и преемник Федор был слаб умом, и потому внутренние отношения Москвы подверглись разложению и её покорение казалось делом более легким, чем когда-бы то ни было. Баторию удалось склонить к лозунгу «через Москву на Турцию» Поссевина, а через него и нового папу Секста V и склонить последнего к значительным денежным субсидиям. Когда же король призвал народ к новой великой войне с Москвой, сеймики приняли это воззвание без ропота. В эту минуту среди военных приготовлений, среди пробуждения самых смелых надежд, как гром с ясного неба, пала на страну весть о внезапной смерти Батория. Великий король умер в Гродне 12-го декабря 1586 года по-видимому, от болезни сердца.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.