В одну минуту прервалась великая и великолепная деятельность Батория, но никто в тогдашней Польше не думал, чтобы вследствие этого должно было рухнуть здание реформы Речи Посполитой, на половину уже оконченное. По смерти короля Стефана оставался однако Замойский, участник и сотрудник в самых тайных его планах и естественный наследник их. Канцлерство и гетманство, а затем пожалование громадных имений доставили ему большую власть, супружество на племяннице короля Батория, Гризельде, возвысило его значение и наконец самые клеветы, которые распускали про него Зборовские, неосторожно отождествлявшие его с Баторием, выставляли могущество Замойского в еще более грозном
свете в глазах народа. Верили и боялись, что великий гетман, призвав на помощь свои закаленные в московской войне и слепо преданные ему отряды, сломит всякое сопротивление или провозгласит себя королем или, по крайней мере, навсегда уничтожит и сократит значение олигархии в новом строе Речи Посполитой.
Значение Замойского однако слишком преувеличивали, возлагая на его ответственность много дел, истинным творцом которых был не он, но Стефан Баторий. Необыкновенные таланты гетмана и канцлера, его основательное образование, увлекательное красноречие и неизменная смелость ставили его выше всей массы шляхты еще тогда, когда он шел по ошибочному доктринерскому пути. Здравый рассудок и непорочный характер сделали его в руках Батория политическим деятелем и энергичной подпорой задуманной реформы. Но польская почва, польское земледельческое общество очевидно не в состоянии были создать человека с таким честолюбием и с такой душевной силой, какие были необходимы для самостоятельного довершения дела Батория. Когда Батория не стало, Замойский остается еще великим вождем, остается здравомыслящим политическим деятелем, остается магнатом, ставящим любовь к отечеству выше оскорбленного самолюбия, но он слишком дорого ценит то, чем уже владел, чтобы быть готовым ради проведения своего политического принципа всем пожертвовать и все поставить на карту всегда неверной судьбы. Вместо того, чтобы смелым действием опередить противников и пресечь их интриги, Замойский устраняется от всего политического движения и позволяет Зборовским и их партии завладеть сеймиками и предводительствовать на конвокационном сейме, а сам, вставши в стороне и окружив себя войском, ожидает, пока придут к нему и будут принуждены сводить с ним последние счеты. Была известная выгода в разыгрывании этой роли невинной, притесняемой жертвы. Зборовские, предоставленные самим себе на конвокационном сейме, совершили столько неловкостей, так плохо скрывали свою личную ненависть к Замойскому, что шляхта, сперва искусственно возбужденная против последнего, начала толпами переходить на его сторону. На избирательном поле под Варшавой в июне 1587 года стояли друг против друга два укрепленные лагеря, окруженные валами, снабженные пушками и оружием: лагери Замойского и Зборовских с их сторонниками. Пруссия и Литва держались в стороне и ожидали победы одного из двух противников. Для Замойского это была уже последняя минута, когда возможны были решительные действия.
В кровавой битве великий канцлер и гетман мог сразу одолеть не сторонников другого кандидата на польский трон, но сторонников вечной анархии и, пользуясь победой, мог лишить их голоса при избрании, чинов, должностей и имений, мог провозгласить королем себя или кого другого и если уже не провести наследственности династии, то, по крайней мере, продиктовать полную реформу сейма и правительства и уничтожить пагубные законы 1573 года, которые не могли быть устранены иным путем, а между тем губили в гнилой горячке наиболее жизненные силы народа. Замойский предпринял борьбу, но не решился начать ее во имя порядка и власти, а предпринял во имя своего кандидата на польский трон, шведского королевича Сигизмунда, которого он со своей партией и провозгласил польским королем. Зборовские отвечали избранием эрцгерцога австрийского Максимилиана. Началась война, во время которой Максимилиан, на голову разбитый Замойским под стенами Кракова и при Бычине в Силезии, попался в плен и только отречением от кандидатуры на польский трон купил себе свободу. Таким образом Сигизмунд победил, но "pacta conventa" и единогласие на сеймах не испытали ни малейшего ущерба. Замойский умел выигрывать битвы, но не видел, когда и кого следует побеждать. Приверженцы анархии вышли целыми из смуты, получили прощение и милость и тем самым одержали действительную победу, а внесенные Замойским слишком поздно на ближайших сеймах проекты установления порядка избрания и введения большинства голосов для сеймовых решений совершенно пали вследствие отсутствия требовавшегося единогласия.
Спрашивается теперь, почему выбор Замойского пал на Сигизмунда. Не выставляя собственной кандидатуры, Замойский мог думать о двух кандидатах: царе московском Федоре - сыне и преемнике Ивана, и королевиче шведском Сигизмунде. Оба были молоды и неопытны, обоими надеялся управлять Замойский, оба приносили Польше обаяние величия, к которому стремились и которого сильно желали и она и Замойский для своих целей. За Федора говорили огромные политические выгоды, соединение с Москвой со времени первого безкоролевья не переставало быть мечтой Замойского, оно было необходимым условием решительного отражения и победы над полумесяцем, который долго удерживался, но теперь каждую минуту намеревался броситься на Польшу со всею своей силой. Федор, человек мягкого характера, тоже горячо желал польской короны, не ставя и таких условий, как Иван, и с этою целью высылал посольства, за него стала, как один человек, Литва, стали сторонники Замойского и прежде всего сам Заморский. Но народ, который только что возвратился к католичеству п религиозною ревностью старался загладить временное отступничество, не хотел уже теперь посадить на свой трон исповедника православной церкви, а Федор не мог отступить от этой церкви, и об это препятствие разбилось все дело. Таким образом оставался королевич шведский Сигизмунд. И его выбор также сопровождался политической мыслью. В наиболее жизненном своем внешнем деле, в борьбе из-за Балтийского моря, каждую минуту грозившей новой вспышкой, Польша нуждалась в союзнике, и таким союзником могла быть Швеция. На троне её сидел Иоанн Ваза, некогда герцог финляндский, муж Екатерины Ягеллонки, сестры последнего Ягеллона, и плодом этого союза был именно Сигизмунд. Как наследственный владелец шведского трона, связанный с Польшей своим рождением и католическим воспитанием под руководством иезуитов, Сигизмунд обеспечивал совместные действия Швеции с Польшей, а в виде подарка при вступлении своем на польский трон так было условлено в «pacta conventa» — должен был принести последней не только отречение от всяких притязаний на Лифляндию, но и уступку Эстляндии. Поэтому-то Замойский, по принципу противник Габсбургского дома, предложил кандидатуру Сигизмунда в короли и осуществил ее, ни на минуту не сомневаясь, что найдет в нем готовое орудие и поддержку.
свете в глазах народа. Верили и боялись, что великий гетман, призвав на помощь свои закаленные в московской войне и слепо преданные ему отряды, сломит всякое сопротивление или провозгласит себя королем или, по крайней мере, навсегда уничтожит и сократит значение олигархии в новом строе Речи Посполитой.
Значение Замойского однако слишком преувеличивали, возлагая на его ответственность много дел, истинным творцом которых был не он, но Стефан Баторий. Необыкновенные таланты гетмана и канцлера, его основательное образование, увлекательное красноречие и неизменная смелость ставили его выше всей массы шляхты еще тогда, когда он шел по ошибочному доктринерскому пути. Здравый рассудок и непорочный характер сделали его в руках Батория политическим деятелем и энергичной подпорой задуманной реформы. Но польская почва, польское земледельческое общество очевидно не в состоянии были создать человека с таким честолюбием и с такой душевной силой, какие были необходимы для самостоятельного довершения дела Батория. Когда Батория не стало, Замойский остается еще великим вождем, остается здравомыслящим политическим деятелем, остается магнатом, ставящим любовь к отечеству выше оскорбленного самолюбия, но он слишком дорого ценит то, чем уже владел, чтобы быть готовым ради проведения своего политического принципа всем пожертвовать и все поставить на карту всегда неверной судьбы. Вместо того, чтобы смелым действием опередить противников и пресечь их интриги, Замойский устраняется от всего политического движения и позволяет Зборовским и их партии завладеть сеймиками и предводительствовать на конвокационном сейме, а сам, вставши в стороне и окружив себя войском, ожидает, пока придут к нему и будут принуждены сводить с ним последние счеты. Была известная выгода в разыгрывании этой роли невинной, притесняемой жертвы. Зборовские, предоставленные самим себе на конвокационном сейме, совершили столько неловкостей, так плохо скрывали свою личную ненависть к Замойскому, что шляхта, сперва искусственно возбужденная против последнего, начала толпами переходить на его сторону. На избирательном поле под Варшавой в июне 1587 года стояли друг против друга два укрепленные лагеря, окруженные валами, снабженные пушками и оружием: лагери Замойского и Зборовских с их сторонниками. Пруссия и Литва держались в стороне и ожидали победы одного из двух противников. Для Замойского это была уже последняя минута, когда возможны были решительные действия.
В кровавой битве великий канцлер и гетман мог сразу одолеть не сторонников другого кандидата на польский трон, но сторонников вечной анархии и, пользуясь победой, мог лишить их голоса при избрании, чинов, должностей и имений, мог провозгласить королем себя или кого другого и если уже не провести наследственности династии, то, по крайней мере, продиктовать полную реформу сейма и правительства и уничтожить пагубные законы 1573 года, которые не могли быть устранены иным путем, а между тем губили в гнилой горячке наиболее жизненные силы народа. Замойский предпринял борьбу, но не решился начать ее во имя порядка и власти, а предпринял во имя своего кандидата на польский трон, шведского королевича Сигизмунда, которого он со своей партией и провозгласил польским королем. Зборовские отвечали избранием эрцгерцога австрийского Максимилиана. Началась война, во время которой Максимилиан, на голову разбитый Замойским под стенами Кракова и при Бычине в Силезии, попался в плен и только отречением от кандидатуры на польский трон купил себе свободу. Таким образом Сигизмунд победил, но "pacta conventa" и единогласие на сеймах не испытали ни малейшего ущерба. Замойский умел выигрывать битвы, но не видел, когда и кого следует побеждать. Приверженцы анархии вышли целыми из смуты, получили прощение и милость и тем самым одержали действительную победу, а внесенные Замойским слишком поздно на ближайших сеймах проекты установления порядка избрания и введения большинства голосов для сеймовых решений совершенно пали вследствие отсутствия требовавшегося единогласия.
Спрашивается теперь, почему выбор Замойского пал на Сигизмунда. Не выставляя собственной кандидатуры, Замойский мог думать о двух кандидатах: царе московском Федоре - сыне и преемнике Ивана, и королевиче шведском Сигизмунде. Оба были молоды и неопытны, обоими надеялся управлять Замойский, оба приносили Польше обаяние величия, к которому стремились и которого сильно желали и она и Замойский для своих целей. За Федора говорили огромные политические выгоды, соединение с Москвой со времени первого безкоролевья не переставало быть мечтой Замойского, оно было необходимым условием решительного отражения и победы над полумесяцем, который долго удерживался, но теперь каждую минуту намеревался броситься на Польшу со всею своей силой. Федор, человек мягкого характера, тоже горячо желал польской короны, не ставя и таких условий, как Иван, и с этою целью высылал посольства, за него стала, как один человек, Литва, стали сторонники Замойского и прежде всего сам Заморский. Но народ, который только что возвратился к католичеству п религиозною ревностью старался загладить временное отступничество, не хотел уже теперь посадить на свой трон исповедника православной церкви, а Федор не мог отступить от этой церкви, и об это препятствие разбилось все дело. Таким образом оставался королевич шведский Сигизмунд. И его выбор также сопровождался политической мыслью. В наиболее жизненном своем внешнем деле, в борьбе из-за Балтийского моря, каждую минуту грозившей новой вспышкой, Польша нуждалась в союзнике, и таким союзником могла быть Швеция. На троне её сидел Иоанн Ваза, некогда герцог финляндский, муж Екатерины Ягеллонки, сестры последнего Ягеллона, и плодом этого союза был именно Сигизмунд. Как наследственный владелец шведского трона, связанный с Польшей своим рождением и католическим воспитанием под руководством иезуитов, Сигизмунд обеспечивал совместные действия Швеции с Польшей, а в виде подарка при вступлении своем на польский трон так было условлено в «pacta conventa» — должен был принести последней не только отречение от всяких притязаний на Лифляндию, но и уступку Эстляндии. Поэтому-то Замойский, по принципу противник Габсбургского дома, предложил кандидатуру Сигизмунда в короли и осуществил ее, ни на минуту не сомневаясь, что найдет в нем готовое орудие и поддержку.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.