Народ однако в задуманной церковной «реформе оглядывался только на короля, которому принадлежало последнее слово. Чем же склонить короля? Дозволить ему захватить церковные имения, как это делали соседние государи, было невозможно, так как это значило побудить все духовенство к отчаянному сопротивлению. Нашелся другой способ. Главным доходом королей был до тех пор доход с громадных коронных имений. Однако Сигизмунд I, несмотря на торжественное запрещение сеймового закона в 1504 г., необыкновенно уменьшил эти имения. Одни из них он самовольно раздавал, склоняя на свою сторону сильных панов, другие закладывал на военные нужды, когда установленные сеймом подати шли в казну Боны.
Сигизмунд пытался уже, но безуспешно, провести мысль о возвращении незаконно розданных имений, теперь шляхта выставила ее с полной решительностью и, требуя исполнения статута 1504 г., или так называемой экзекуции имений, не только соглашалась, но прямо требовала от короля, чтобы он немедленно и без всякого возражения отобрал вое коронные имения, не обращая внимания на крики и жалобы их владельцев. Это была социальная революция, разрушавшая много можновладческих состояний, но это соображение могло только поощрять шляхту к тем более громким требованиям. С возвращением имений соединялась необходимая реформа финансов, войска н администрации, целый ряд требований и жалоб на господствовавший до тех пор беспорядок, обнимавшихся одним названием «исправления государства или Речи Посполитой». Между этими требованиями много было преувеличенных или несообразных, но были также удачные и справедливые, и всю шляхетскую реформу Речи Посполитой оживляло одно требование, без которого не могла удасться никакая реформа: уничтожение можновладческой анархии королем, шляхта желала, чтобы король принял её программу, формулировал и провел ее, и это было наилучшим пунктом всей её программы, который в руках энергичного монарха мог повести к самым благотворным последствиям. Сперва шляхта еще много разговаривала о свободе, думала, что беспорядок удастся задержать идеей закона, кодификацией политического нрава, в чем сказывалось влияние платоновской философии, введенной вместе с греческой литературой реформацией, и имела слабое понятие об употреблении неизбежной силы принуждения, хотя бы с ущербом для свободы. Позднее, по мере растущих препятствий развивалось и политическое стремление шляхты п приобретало большее содержание. Шляхта убедилась, что осуществление народной церкви далеко не есть легкая задача, её вожди видели уже, что в решительную минуту Рим соберет все силы, выступят люди, держащиеся вместе с Римом, одни по принципу и убеждению, другие по шаткости мнений и из страха, найдется сопротивление, а сопротивление необходимо будет безусловно сломить. Для этого, точно так же, как и для победы над можновладством нужна была сила, а потому следует доставить ее королю, помочь ему в образовании сильной правительственной власти. Религиозное движение пускало все более глубокие корни, увлекало шляхту и соответственно этому слабели теории свободы, а в предвидении близкой борьбы
рождалось сознание необходимости сильного предводительства и одной власти.
Таким образом церковная реформа вызвала в Польше реформу политическую и неразрывно переплелась с ней. Вместе с тем с ними соединялась однако и третья великая идея: окончательное осуществление литовской и прусской унии. Несмотря на различные выгоды унии, связь, соединявшая до сих пор Литву и Пруссию с Польшей, была чисто династическая. Литва именно обладала совершенно отдельным правительством и составляла отдельное государство. Польская цивилизация, польские общественные и политические учреждения проникли уже это громадное пространство восточных земель, но в политическом отношении они еще резче отделили его от Польши. Литовское можновладство опасалось всякого более близкого общения с Польшей и теперь более, чем когда-либо, с тех пор, как польская шляхта стала политическим деятелем и начала соединяться с королями против панов. Литовские и русские магнаты хорошо знали, что настоящая уния с Польшей пробудит усыпленное и подавленное ими рыцарство на Литве и Руси к новой политической жизни, и видели своими глазами, что это рыцарство от души ненавидит их и с нетерпением ожидает той минуты, когда оно соединится и сравняется с польской шляхтой. Поэтому они старались как можно более оттенить и обусловить отдельность литовского государства, а Сигизмунд I был настолько неблагоразумен, что торжественно освятил и подтвердил это стремление в статуте 1529 г., кодифицировавшем литовские законы, в самом его начале. Польская шляхта, конечно, смотрела на это с сожалением и, хорошо зная, что на литовских панов сильно опираются и польские, поставила унию третьим пунктом своей великой программы. Уния эта должна была уничтожить государственную самостоятельность Пруссии и Литвы, сравнять их совершенно с Польшей, сломить господствовавшую в Литве феодальную систему, совершенно освободить литовское рыцарство и ввести одно правительство для всех стран, входящих в состав одной великой Речи Посполитой. Сопротивление магнатов король должен был сломить вооруженным ополчением польской шляхты в соединении с литовским рыцарством.
Вот главные пункты политической программы, выставленной польской шляхтой в шестнадцатом столетии. Наиболее слабой её стороной, скрывавшей в себе много опасностей, грозившей наибольшим потрясением, был вопрос, составлявший её исходный пункт, требование народной церкви. Зато литовская и прусская уния, как ее теперь поставила шляхта, была увенчанием культурного покорения, уже в течении двух веков производившегося на востоке, в сильном же королевском правительстве, опирающемся на массе шляхты с подчинением можновладческой олигархии, поставлена была форма правительства, наиболее пригодная для управления польским обществом.
Программа эта во всех своих подробностях составляла плоть от плоти и кровь от крови всего шляхетского общества, но если мы спросим, кто сознательно поставил ее, то история укажет нам не толпы шляхты, но более узкий кружок шляхетской интеллигенции, цвет её, собиравшийся в сеймовой посольской избе за время царствования Сигизмунда Августа. Число послов не превышало нескольких десятков. Люди, обладавшие настоящим образованием, зажиточные настолько, что могли быть независимыми, занимавшие обыкновенно низшие земские должности, не выше подкоморства, они выработали себе большое знакомство с практикой парламентской жизни и в течении двадцати с лишним лет царствования Сигизмунда Августа настолько овладели умами шляхты, что приобрели для себя, а чрез это и для посольской избы безусловную независимость и перевес над сеймиками. В сущности посольская изба была только съездом уполномоченных шляхты, избранных отдельными сеймиками и снабженных подробными инструкциями для своего поведения. При Сигизмунде Августе послы освободились из-под власти сеймиковых инструкций и приобрели полное, неограниченное полномочие, а незначительное меньшинство должно было всегда уступать солидарно действовавшему большинству. Сеймовые послы могли поэтому с неутомимой настойчивостью и последовательностью поддерживать раз выставленную программу. Между ними не было истинно великих людей, так как такие царствования, как Сигизмунда Старого, не создают великих людей, а царствование Сигизмунда Августа совершенно не позволяло всплыть наверх крупным талантам, но зато они обладали громадной силой, заключавшейся в единстве их убеждений и стремлений. Были и между ними некоторые оттенки: краковские послы, Иероним Оссолинский, а позднее Шафранец, составляли крайний оттенок, с ними вместе держался Рафаил Лещинский, который ради посольства отказался от должности брестского воеводы, но действительную окраску всей посольской избе придавали послы русских земель, наиболее подвергавшихся нападениям неприятелей, а потому и наиболее патриотических и проникнутых духом реформы, и особенно многолетний маршалок посольской избы Николай Сенницкий.
Шляхта знала, что не Сигизмунд Старый будет тем королем, который решится на великое предприятие и совершит реформу. Все её надежды сосредоточивал на себе молодой Сигизмунд Август, уже при жизни отца в 1530 г. на десятом году своей жизни избранный королем и наследником. Известно было его выдающееся образование, знали, что он охотно окружает себя учеными и именно самыми ревностными сторонниками реформами и ведет религиозные диспуты, ни для кого не было тайной, что он совершенно освободился из-под влияния матери, всеми ненавидимой Боны, а его упорство, проявлявшееся с детства в самых мелких вещах, считали предвещанием силы характера и воли, предвещанием энергии в проведении великих планов, к каким предназначала его шляхта. Эти планы рисовались только в туманных очертаниях, их формулировка, окончательное решение и осуществление, все это предоставлялось молодому королю. На сеймах уже слышались голоса, чтобы дряхлый король добровольно уступил трон сыну, и все с нетерпением ожидали той минуты, когда Сигизмунд Август примет правление после отца и подаст сигнал к общему перевороту.
---
Сигизмунд Август, сын Сигизмунда Старого и Боны, род. 1520 г., избран королем и коронован 1530 г., вступил на трон 1548 г., умер 1572 г. Женат был 3 раза:
1) на австрийке Елизавете, дочери императора Фердинанда I, вышедшей за него в 1543 г., умершей 1545,
2) на Варваре Радзивилл, вышедшей за него 1547 г., умершей 1551 г.,
3) на австрийке Екатерине, дочери Фердинанда I, вышедшей замуж в 1553 г., умершей в Линце в 1572 г.
Сигизмунд пытался уже, но безуспешно, провести мысль о возвращении незаконно розданных имений, теперь шляхта выставила ее с полной решительностью и, требуя исполнения статута 1504 г., или так называемой экзекуции имений, не только соглашалась, но прямо требовала от короля, чтобы он немедленно и без всякого возражения отобрал вое коронные имения, не обращая внимания на крики и жалобы их владельцев. Это была социальная революция, разрушавшая много можновладческих состояний, но это соображение могло только поощрять шляхту к тем более громким требованиям. С возвращением имений соединялась необходимая реформа финансов, войска н администрации, целый ряд требований и жалоб на господствовавший до тех пор беспорядок, обнимавшихся одним названием «исправления государства или Речи Посполитой». Между этими требованиями много было преувеличенных или несообразных, но были также удачные и справедливые, и всю шляхетскую реформу Речи Посполитой оживляло одно требование, без которого не могла удасться никакая реформа: уничтожение можновладческой анархии королем, шляхта желала, чтобы король принял её программу, формулировал и провел ее, и это было наилучшим пунктом всей её программы, который в руках энергичного монарха мог повести к самым благотворным последствиям. Сперва шляхта еще много разговаривала о свободе, думала, что беспорядок удастся задержать идеей закона, кодификацией политического нрава, в чем сказывалось влияние платоновской философии, введенной вместе с греческой литературой реформацией, и имела слабое понятие об употреблении неизбежной силы принуждения, хотя бы с ущербом для свободы. Позднее, по мере растущих препятствий развивалось и политическое стремление шляхты п приобретало большее содержание. Шляхта убедилась, что осуществление народной церкви далеко не есть легкая задача, её вожди видели уже, что в решительную минуту Рим соберет все силы, выступят люди, держащиеся вместе с Римом, одни по принципу и убеждению, другие по шаткости мнений и из страха, найдется сопротивление, а сопротивление необходимо будет безусловно сломить. Для этого, точно так же, как и для победы над можновладством нужна была сила, а потому следует доставить ее королю, помочь ему в образовании сильной правительственной власти. Религиозное движение пускало все более глубокие корни, увлекало шляхту и соответственно этому слабели теории свободы, а в предвидении близкой борьбы
рождалось сознание необходимости сильного предводительства и одной власти.
Таким образом церковная реформа вызвала в Польше реформу политическую и неразрывно переплелась с ней. Вместе с тем с ними соединялась однако и третья великая идея: окончательное осуществление литовской и прусской унии. Несмотря на различные выгоды унии, связь, соединявшая до сих пор Литву и Пруссию с Польшей, была чисто династическая. Литва именно обладала совершенно отдельным правительством и составляла отдельное государство. Польская цивилизация, польские общественные и политические учреждения проникли уже это громадное пространство восточных земель, но в политическом отношении они еще резче отделили его от Польши. Литовское можновладство опасалось всякого более близкого общения с Польшей и теперь более, чем когда-либо, с тех пор, как польская шляхта стала политическим деятелем и начала соединяться с королями против панов. Литовские и русские магнаты хорошо знали, что настоящая уния с Польшей пробудит усыпленное и подавленное ими рыцарство на Литве и Руси к новой политической жизни, и видели своими глазами, что это рыцарство от души ненавидит их и с нетерпением ожидает той минуты, когда оно соединится и сравняется с польской шляхтой. Поэтому они старались как можно более оттенить и обусловить отдельность литовского государства, а Сигизмунд I был настолько неблагоразумен, что торжественно освятил и подтвердил это стремление в статуте 1529 г., кодифицировавшем литовские законы, в самом его начале. Польская шляхта, конечно, смотрела на это с сожалением и, хорошо зная, что на литовских панов сильно опираются и польские, поставила унию третьим пунктом своей великой программы. Уния эта должна была уничтожить государственную самостоятельность Пруссии и Литвы, сравнять их совершенно с Польшей, сломить господствовавшую в Литве феодальную систему, совершенно освободить литовское рыцарство и ввести одно правительство для всех стран, входящих в состав одной великой Речи Посполитой. Сопротивление магнатов король должен был сломить вооруженным ополчением польской шляхты в соединении с литовским рыцарством.
Вот главные пункты политической программы, выставленной польской шляхтой в шестнадцатом столетии. Наиболее слабой её стороной, скрывавшей в себе много опасностей, грозившей наибольшим потрясением, был вопрос, составлявший её исходный пункт, требование народной церкви. Зато литовская и прусская уния, как ее теперь поставила шляхта, была увенчанием культурного покорения, уже в течении двух веков производившегося на востоке, в сильном же королевском правительстве, опирающемся на массе шляхты с подчинением можновладческой олигархии, поставлена была форма правительства, наиболее пригодная для управления польским обществом.
Программа эта во всех своих подробностях составляла плоть от плоти и кровь от крови всего шляхетского общества, но если мы спросим, кто сознательно поставил ее, то история укажет нам не толпы шляхты, но более узкий кружок шляхетской интеллигенции, цвет её, собиравшийся в сеймовой посольской избе за время царствования Сигизмунда Августа. Число послов не превышало нескольких десятков. Люди, обладавшие настоящим образованием, зажиточные настолько, что могли быть независимыми, занимавшие обыкновенно низшие земские должности, не выше подкоморства, они выработали себе большое знакомство с практикой парламентской жизни и в течении двадцати с лишним лет царствования Сигизмунда Августа настолько овладели умами шляхты, что приобрели для себя, а чрез это и для посольской избы безусловную независимость и перевес над сеймиками. В сущности посольская изба была только съездом уполномоченных шляхты, избранных отдельными сеймиками и снабженных подробными инструкциями для своего поведения. При Сигизмунде Августе послы освободились из-под власти сеймиковых инструкций и приобрели полное, неограниченное полномочие, а незначительное меньшинство должно было всегда уступать солидарно действовавшему большинству. Сеймовые послы могли поэтому с неутомимой настойчивостью и последовательностью поддерживать раз выставленную программу. Между ними не было истинно великих людей, так как такие царствования, как Сигизмунда Старого, не создают великих людей, а царствование Сигизмунда Августа совершенно не позволяло всплыть наверх крупным талантам, но зато они обладали громадной силой, заключавшейся в единстве их убеждений и стремлений. Были и между ними некоторые оттенки: краковские послы, Иероним Оссолинский, а позднее Шафранец, составляли крайний оттенок, с ними вместе держался Рафаил Лещинский, который ради посольства отказался от должности брестского воеводы, но действительную окраску всей посольской избе придавали послы русских земель, наиболее подвергавшихся нападениям неприятелей, а потому и наиболее патриотических и проникнутых духом реформы, и особенно многолетний маршалок посольской избы Николай Сенницкий.
Шляхта знала, что не Сигизмунд Старый будет тем королем, который решится на великое предприятие и совершит реформу. Все её надежды сосредоточивал на себе молодой Сигизмунд Август, уже при жизни отца в 1530 г. на десятом году своей жизни избранный королем и наследником. Известно было его выдающееся образование, знали, что он охотно окружает себя учеными и именно самыми ревностными сторонниками реформами и ведет религиозные диспуты, ни для кого не было тайной, что он совершенно освободился из-под влияния матери, всеми ненавидимой Боны, а его упорство, проявлявшееся с детства в самых мелких вещах, считали предвещанием силы характера и воли, предвещанием энергии в проведении великих планов, к каким предназначала его шляхта. Эти планы рисовались только в туманных очертаниях, их формулировка, окончательное решение и осуществление, все это предоставлялось молодому королю. На сеймах уже слышались голоса, чтобы дряхлый король добровольно уступил трон сыну, и все с нетерпением ожидали той минуты, когда Сигизмунд Август примет правление после отца и подаст сигнал к общему перевороту.
---
Сигизмунд Август, сын Сигизмунда Старого и Боны, род. 1520 г., избран королем и коронован 1530 г., вступил на трон 1548 г., умер 1572 г. Женат был 3 раза:
1) на австрийке Елизавете, дочери императора Фердинанда I, вышедшей за него в 1543 г., умершей 1545,
2) на Варваре Радзивилл, вышедшей за него 1547 г., умершей 1551 г.,
3) на австрийке Екатерине, дочери Фердинанда I, вышедшей замуж в 1553 г., умершей в Линце в 1572 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.