Но когда весной 1548 г. разнеслась по стране весть о смерти старого короля — шляхту как громом поразила и другая весть, что молодой Сигизмунд уже год назад заключил супружеский союз со своею любовницей, вдовою Гаштольда, женщиной чудной красоты, но не особенно лестной репутации, и что эту Варвару Радзивилл он, последний потомок Ягеллонов, решился по смерти отца публично провозгласить в Вильне своей супругой и королевой. В одну минуту рухнуло волшебное представление о Сигизмунде, созданное в буйном воображении шляхты. Король, в такую решительную для государства и народа минуту выдвигавший вперед свое личное дело, к тому же такое грязное и оскорбительное для величия королевского сана, король, путем брака на Радзивилл соединявшийся с могущественным аристократическим домом
Литвы, не мог уже быть тем королем шляхты, который должен был с её помощью уничтожить губительный перевес вельмож.
Совершенно естественное и понятное негодование возникло во всей стране, и этим негодованием сумели ловко воспользоваться паны, враждебные Радзивиллам и опасавшиеся их восходящего могущества. Во главе этих панов стал Петр Кмита, хотя-бы уже по тому одному, что король не ему, но Яну Тарновскому поверил замысел брака и задумал опереться в Польше не на нем, а на гетмане. Кмита тем легче побудил шляхту к оппозиции королю, к громким требованиям удалить Варвару, что епископы брались дать развод. Сейм 1548 г. окончился ничем, и Сигзмунд Август, преодолевши крики и настаививши на своем, только почувствовал отвращение к шляхте. Этого только и хотели паны, а сами они позволили смягчить себя. Льстивое слово короля, пожалование высшей должности, а более всего щедрая раздача коронных имений проложили Варваре в 1550 году путь к коронации, которую и совершили епископы взамен за подтверждение велюнского эдикта 1424 года. Но, когда Петр Кмита, помирившись с королем, приобрел большую его милость и с великой пышностью принимал короля и его супругу в своем замке в Висниче, Тарновский оказался не в состоянии спокойно смотреть на это. Великий гетман, но в то же время и магнат, выше всего ставящий свое честолюбие, он переходит в оппозицию и стремится показать королю, что он еще лучше Кмиты сумеет взволновать шляхту. Эти раздоры можновладдев имели сверх того и более далекую цель, в стремлении к которой соединялись Радзивиллы, Тарновский и Кмита. Они должны были совершенно уничтожить возможность реформы Речи Посполитой, ожидаемой шляхтой, но опасной для можновладцев, так как она изменяла их политическое положение и чувствительно ослабляла их имущества. Никакой положительной политической программы паны не выставили, но они соединялись в одну большую партию анархии всякий раз, как им грозила реформа и хотя мельчайшее изменение к лучшему существующего строя Речи Посполитой. К счастью шляхта, наученная долголетним опытом, в деле Варвары возбужденная панами и потом оставленная ими, наконец прозрела, увидела, к чему ведут ее можновладцы, и с негодованием отстранилась от них.
Памятным стал сейм 1550 года. Послы выступили на нем, рассчитывая исключительно на собственные свои силы, предали забвению дело брака короля на Варваре, прекратили бесплодные жалобы и крики и сами поставили программу внутренней реформы Речи Посполитой под лозунгом «исполнения законов» («ехеkucyi рraw»). Это слово наилучшим образом характеризовало путь, избранный шляхтой. Она справедливо рассудила, что в хороших законах у Польши нет недостатка, так как важнейшие из них постановлены уже при Альбрехте, Александре и Сигизмунде Старом, но эти законы, относительно коронных имений, податей, войска, унии и чиновников, до сих пор не могли быть осуществлены благодаря сопротивлению вельмож. Сигизмунд Август, присягнувший при коронации, что будет уважать и пополнять существующие законы, должен и может из всего множества законов выбрать те, которые должны быть обязательными, обязан окончательно выяснить возможные сомнения и противоречия в этих законах в затем с полной решительностью ввести их в жизнь.
Действительно ли сеймовые послы обладали полным сознанием той цели, к которой они, казалось, стремились, т.е. усиления королевской власти, действительно ли шляхта готова была нести большие, но неизбежные для достижения этой цели жертвы? Этого сомнения и вопроса мы не можем исключить. Несомненным остается однако, что выступление шляхты значительно облегчало королю образование сильного правительства, что перед королем становился сам народ - шляхта и, указывая ему на обязательные, но поруганные анархией законы, взывал к нему: восстанови их и выполняй, правь и приказывай!
Что же делает Август? Наружность часто сильно обманывает. Сигизмунд Август превышал своего отца неоспоримым талантом. На место благородной, но добродушной откровенности Сигизмунда Старого он наследовал от матери итальянскую страстность и скрытность. Никто лучше него не знал людей, с которыми он имел дело, никто не умел лучше воспользоваться ими для своих целей, никто так мало не задумывался над средствами, ведущими к цели. К сожалению, король умел с несравненным мастерством играть только на грязных, фальшивых струнах человеческого сердца, но никогда не мог воспользоваться чистыми, благородными струнами, не мог пробудить их из временного оцепенения, как будто бы сомневался в их существовании. Его искусство управления, пригодное для основания великолепного двора в каком-нибудь маленьком княжестве, не могло быть применено в огромной Речи Посполитой. Королевский двор никогда не мог здесь поглотить великого народа и государства. Мелкие интриги, уловки и увертки теряли все свое значение в виду громадных религиозных, общественных и политических задач. Решить такие задачи мог только человек с широким взглядом, с возвышенным честолюбием, умеющий воодушевить массы и энергично вести их к намеченной цели, обладающий той нравственной силой, тем умственным могуществом, которые возбуждают и влекут к великим целям. Этой то нравственной силы и не хватало прежде всего Августу, и его ответственность перед историей увеличивает только то обстоятельство, что он знал, чего нужно стране, предсказывал её упадок, но никогда не мог решительно действовать благодаря слабости своей душл. Он, кого брак с Варварой поставил в зависимость от милости и немилости панов, кем по очереди управляли Кмита, Тарновский и возвышавшийся над ними обоими Николай Черный Радзивилл, не сумел сразу вполне оценить шляхетскую программу, не дал себе отчета в том, что он легко может употребить польскую шляхту для образования абсолютной власти, поверил наговорам панов и считал всю посольскую избу возмутителями и своими врагами. Паны советовали ему обратиться к массе шляхты и открыто обвинить перед ней сеймовых послов. Они думали, что путем своего влияния они возстановят против последних сеймики и бесповоротно уничтожат выставленную послами программу.
Для сеймовых послов приближалась тяжелая минута. Предстояло решение вопроса, будет ли править страной сейм, составленный из послов, людей самостоятельных и образованных, или же толпы шляхты на сеймиках, всегда доступные влиянию можновладцев. Последние и теперь доставили не мало хлопот послам, возвращающимся на сейм, но наученные ими, в чем дело, восстановленные против панов во имя шляхетского равенства, увлеченные смелыми, красноречивыми речами своих послов, они снова передали им неограниченное полномочие и торжественно подтвердили выставленную послами программу реформы Речи Посполитой, как программу всего народа. Сеймовые послы приобрели полный перевес над сеймиками, из которых они вышли, и, тесно соединившись между собою, встали перед королем и сенатом с неизвестным до тех пор авторитетом. Двое знаменитых ученых развили программу шляхты в обширных сочинениях. Яков Пржилуский, юрист, написал проект кодекса (1553 г.), в котором изложил новое общественное и политическое устройство и подробно мотивировал его. Андрей Фрыч Модржевский, моралист и политик, охватил его с двух других сторон в сочинении о реформе Речи Посполитой (1551 и 1555 гг.) и, пополнив его во многих отношениях, особенно указывал на необходимость улучшений в судьбе сельского люда. Теперь нельзя уже было игнорировать программы реформы Речи Посполитой, обоснованной наукой и принятой всей шляхтой, нельзя было дольше трактовать, как возмутителей, таких послов, как Николай Сениицкий, Иероним Оссолпнский, Рафаил Лещинский, которые, отвращая сейм я шляхту от всяких насильственных шагов, упорно стоя за короля, надеялись своею стойкостью и последовательностью лучше расположить его к себе и наконец склонить на свою сторону. Однако эта тактика не оказала никакого влияния на Сигизмунда Августа. Август признал, что реформа Речи Посполитой нужна и необходима, но решительно заявил, что сам он не признает за собой права выбирать и обяснять те законы, которые надлежало выполнить, и потому пусть сам сейм займется этим делом, соберет и объяснит законы, и тогда можно будет приступить к их выполнению. Об унии, которой враждебны были Радзивилы, король не хотел и слышать, в деле реформы воспитания сохранял возмутительное равнодушие. В религиозном деле никто не мог отгадать его действительных намерений. Шляхта переходила в другие вероисповедания, задерживала следующие церкви десятины, сопротивлялась исполнению церковных приговоров. Епископы, в значительной части склонявшиеся на сторону реформации в том предположении, что и король выскажется за нее, думали только о том, чтобы в старой или новой церкви им не утратить своего места и своих доходов, и в 1551 г. прекратили свое судопроизводство, чтобы не раздражать шляхты против себя, пока не выяснится больше дело веры. Со всех сторон убеждали короля взять решение этого дела в свои руки. Август начал переговоры о народной церкви с Римом и, получивши отрицательный ответ, прекратил дальнейшие попытки, но с году на год манил шляхту обещанием созвать народный собор. Самое исполнение законов перешло на поприще долгих парламентских рассуждений, с которого его с самаго начала старались столкнуть послы, и всякий раз, как после долгих переговоров между посольской избой и сенатом дело доходило до окончательных заключений и король должен был решить их, всякий раз даже, когда нужно было утвердить согласные заключения сената и посольской избы, Сигизмунд Август откладывал дело до завтра и постепенно совсем заглушал его. Таким образом король, прозванный «завтрашником» («dojutrkiem») совершенно уничтожил десятилетнюю работу сеймов и самые благородные усилия народа. Комедия, которую он разыгрывал с сеймами, имела только ту цель, чтобы не раздражить их и склонить к установлению податей. Подати были нужны, так как паны до конца разобрали королевские имения, а Бона, давно уже поссорившаяся с сыном, которым не могла руководить, в 1556 г. уехала из Польши со своими сокровищами, и Август, нерассудителыю отпустивши ее, увидел себя без всяких доходов.
Это была решительная минута для шляхты в смысле вооруженного насильственного выступления, в смысле поддержки этим путем программы, которая не могла быть осуществлена путем легальным. Во всей стране говорили о вооруженной конфедерации, но ограничились рассуждениями и криками. В земледельческом народе, который, сам владея обширной страной, еще беспрестанно тратил свои силы на колонизацию и цивилизацию громадных пространств востока, убеждения еще не обострились, страсти не разгорелись до такой степени, чтобы он мог во имя своих принципов прибегнуть к насильственным мерам и выставить на произвол судьбы свое домашнее спокойствие и земледельческую лень.
Дойдя до конца первого периода правления Сигизмунда Августа и желая окончательно оценить его поведение, мы должны предварительно поставить еще один вопрос: разве король, минуя все выгоды союза со шляхтой, теперь уже политически зрелой, не имел перед собой другого пути, кроме того, каким он пошел? Несомненно имел. История других народов учит, что короли достигали главной цели, организации сильного правительства и уничтожения анархии, также и путем решительного и стойкого сопротивления протестантизму. Сигизмунд Август мог воспользоваться пробужденным реформацией религиозным движением в интересах католичества, а вместе с тем и государства. Он мог сделать это из глубокого католического убеждения, а так как такового он не имел, то, по крайней мере, из политических видов. Выступив сразу и решительно против всякой самовольной реформы церкви, высказавшись со всем авторитетом своей власти за Рим, король отнимал у идеи народной церкви всякую надежду на успех и тем самым лишал ее значительного количества сторонников. Духовенство, хотя и очень испорченное, ради сохранения своего положения должно было стать за короля, более здоровые его элементы сделали бы это и по убеждению, а влияние апостольской столицы посредством первого нунция докончило бы остальное. Большинство светского общества, всегда колеблющееся и неуверенное, перешло бы на сторону короля и духовенства и дало бы ему в руки власть для подавления упорного меньшинства, точно так же как это делала победоносная реформация для разрыва с Римом. Без борьбы, без репрессивных мер дело не обошлось бы, конечно, как не обходилось оно без этого во всех других государствах, в Польше же, благодаря мягкому характеру народа, эти меры не приняли бы даже особенно широких размеров, как не приняли оне их пред вступлением на трон Сигизмунда Августа. Так или иначе нужно было извлечь выгоду из великого исторического движения, реформами, для блага народа и государства.
Но ничего этого не сделал Сигизмунд Август. Он не пошел с Римом точно так же, как не пошел с народной церковью. Для первого он издавал эдикты без исполнения, в интересах второй отправлял посольства в Рим. Шляхту он оттолкнул окончательно, но, охотно поддерживая отношения с иноверцами, принимая вид сторонника реформами, сурово обращаясь с нунцием Липпоманом (1555 г.), он самым активным образом помогал усилению реформами, поставил духовенство в самое фальшивое положение и собирал бурю, которой не хотел или не умел успокоить.
В Поморье распространилось лютеранство и, создавши себе главный центр при дворе прусского герцога Альбрехта, забросило свои сети в великую Польшу. Но это вероисповедание, специально немецкое, не пробуждало к себе симпатий в польских умах, которым гораздо более нравился кальвинизм, Кальвинисты соединились с бежавшими из Чехии моравскими братьями и в 1556 г. пригласили в Польшу прославившегося уже за границей реформатора, Яна Лаского (племянника примаса). Дружелюбно принятый Сигиизмундом Августом, Лаский энергично старался привести все протестантские секты к единению, выработать одно исповедание веры и таким образом облегчить задачу короля, от которого ожидали, что он скоро возьмет реформу церкви в свои руки. Тем временем занимали католические церкви, обращая их в протестантские соборы, основывали школы с ярким протестантским направлением, и вся эта реформа происходила под защитой имени короля. Народ терял единство своей религии и церкви, а государство не получало от этого никакой выгоды.
Литвы, не мог уже быть тем королем шляхты, который должен был с её помощью уничтожить губительный перевес вельмож.
Совершенно естественное и понятное негодование возникло во всей стране, и этим негодованием сумели ловко воспользоваться паны, враждебные Радзивиллам и опасавшиеся их восходящего могущества. Во главе этих панов стал Петр Кмита, хотя-бы уже по тому одному, что король не ему, но Яну Тарновскому поверил замысел брака и задумал опереться в Польше не на нем, а на гетмане. Кмита тем легче побудил шляхту к оппозиции королю, к громким требованиям удалить Варвару, что епископы брались дать развод. Сейм 1548 г. окончился ничем, и Сигзмунд Август, преодолевши крики и настаививши на своем, только почувствовал отвращение к шляхте. Этого только и хотели паны, а сами они позволили смягчить себя. Льстивое слово короля, пожалование высшей должности, а более всего щедрая раздача коронных имений проложили Варваре в 1550 году путь к коронации, которую и совершили епископы взамен за подтверждение велюнского эдикта 1424 года. Но, когда Петр Кмита, помирившись с королем, приобрел большую его милость и с великой пышностью принимал короля и его супругу в своем замке в Висниче, Тарновский оказался не в состоянии спокойно смотреть на это. Великий гетман, но в то же время и магнат, выше всего ставящий свое честолюбие, он переходит в оппозицию и стремится показать королю, что он еще лучше Кмиты сумеет взволновать шляхту. Эти раздоры можновладдев имели сверх того и более далекую цель, в стремлении к которой соединялись Радзивиллы, Тарновский и Кмита. Они должны были совершенно уничтожить возможность реформы Речи Посполитой, ожидаемой шляхтой, но опасной для можновладцев, так как она изменяла их политическое положение и чувствительно ослабляла их имущества. Никакой положительной политической программы паны не выставили, но они соединялись в одну большую партию анархии всякий раз, как им грозила реформа и хотя мельчайшее изменение к лучшему существующего строя Речи Посполитой. К счастью шляхта, наученная долголетним опытом, в деле Варвары возбужденная панами и потом оставленная ими, наконец прозрела, увидела, к чему ведут ее можновладцы, и с негодованием отстранилась от них.
Памятным стал сейм 1550 года. Послы выступили на нем, рассчитывая исключительно на собственные свои силы, предали забвению дело брака короля на Варваре, прекратили бесплодные жалобы и крики и сами поставили программу внутренней реформы Речи Посполитой под лозунгом «исполнения законов» («ехеkucyi рraw»). Это слово наилучшим образом характеризовало путь, избранный шляхтой. Она справедливо рассудила, что в хороших законах у Польши нет недостатка, так как важнейшие из них постановлены уже при Альбрехте, Александре и Сигизмунде Старом, но эти законы, относительно коронных имений, податей, войска, унии и чиновников, до сих пор не могли быть осуществлены благодаря сопротивлению вельмож. Сигизмунд Август, присягнувший при коронации, что будет уважать и пополнять существующие законы, должен и может из всего множества законов выбрать те, которые должны быть обязательными, обязан окончательно выяснить возможные сомнения и противоречия в этих законах в затем с полной решительностью ввести их в жизнь.
Действительно ли сеймовые послы обладали полным сознанием той цели, к которой они, казалось, стремились, т.е. усиления королевской власти, действительно ли шляхта готова была нести большие, но неизбежные для достижения этой цели жертвы? Этого сомнения и вопроса мы не можем исключить. Несомненным остается однако, что выступление шляхты значительно облегчало королю образование сильного правительства, что перед королем становился сам народ - шляхта и, указывая ему на обязательные, но поруганные анархией законы, взывал к нему: восстанови их и выполняй, правь и приказывай!
Что же делает Август? Наружность часто сильно обманывает. Сигизмунд Август превышал своего отца неоспоримым талантом. На место благородной, но добродушной откровенности Сигизмунда Старого он наследовал от матери итальянскую страстность и скрытность. Никто лучше него не знал людей, с которыми он имел дело, никто не умел лучше воспользоваться ими для своих целей, никто так мало не задумывался над средствами, ведущими к цели. К сожалению, король умел с несравненным мастерством играть только на грязных, фальшивых струнах человеческого сердца, но никогда не мог воспользоваться чистыми, благородными струнами, не мог пробудить их из временного оцепенения, как будто бы сомневался в их существовании. Его искусство управления, пригодное для основания великолепного двора в каком-нибудь маленьком княжестве, не могло быть применено в огромной Речи Посполитой. Королевский двор никогда не мог здесь поглотить великого народа и государства. Мелкие интриги, уловки и увертки теряли все свое значение в виду громадных религиозных, общественных и политических задач. Решить такие задачи мог только человек с широким взглядом, с возвышенным честолюбием, умеющий воодушевить массы и энергично вести их к намеченной цели, обладающий той нравственной силой, тем умственным могуществом, которые возбуждают и влекут к великим целям. Этой то нравственной силы и не хватало прежде всего Августу, и его ответственность перед историей увеличивает только то обстоятельство, что он знал, чего нужно стране, предсказывал её упадок, но никогда не мог решительно действовать благодаря слабости своей душл. Он, кого брак с Варварой поставил в зависимость от милости и немилости панов, кем по очереди управляли Кмита, Тарновский и возвышавшийся над ними обоими Николай Черный Радзивилл, не сумел сразу вполне оценить шляхетскую программу, не дал себе отчета в том, что он легко может употребить польскую шляхту для образования абсолютной власти, поверил наговорам панов и считал всю посольскую избу возмутителями и своими врагами. Паны советовали ему обратиться к массе шляхты и открыто обвинить перед ней сеймовых послов. Они думали, что путем своего влияния они возстановят против последних сеймики и бесповоротно уничтожат выставленную послами программу.
Для сеймовых послов приближалась тяжелая минута. Предстояло решение вопроса, будет ли править страной сейм, составленный из послов, людей самостоятельных и образованных, или же толпы шляхты на сеймиках, всегда доступные влиянию можновладцев. Последние и теперь доставили не мало хлопот послам, возвращающимся на сейм, но наученные ими, в чем дело, восстановленные против панов во имя шляхетского равенства, увлеченные смелыми, красноречивыми речами своих послов, они снова передали им неограниченное полномочие и торжественно подтвердили выставленную послами программу реформы Речи Посполитой, как программу всего народа. Сеймовые послы приобрели полный перевес над сеймиками, из которых они вышли, и, тесно соединившись между собою, встали перед королем и сенатом с неизвестным до тех пор авторитетом. Двое знаменитых ученых развили программу шляхты в обширных сочинениях. Яков Пржилуский, юрист, написал проект кодекса (1553 г.), в котором изложил новое общественное и политическое устройство и подробно мотивировал его. Андрей Фрыч Модржевский, моралист и политик, охватил его с двух других сторон в сочинении о реформе Речи Посполитой (1551 и 1555 гг.) и, пополнив его во многих отношениях, особенно указывал на необходимость улучшений в судьбе сельского люда. Теперь нельзя уже было игнорировать программы реформы Речи Посполитой, обоснованной наукой и принятой всей шляхтой, нельзя было дольше трактовать, как возмутителей, таких послов, как Николай Сениицкий, Иероним Оссолпнский, Рафаил Лещинский, которые, отвращая сейм я шляхту от всяких насильственных шагов, упорно стоя за короля, надеялись своею стойкостью и последовательностью лучше расположить его к себе и наконец склонить на свою сторону. Однако эта тактика не оказала никакого влияния на Сигизмунда Августа. Август признал, что реформа Речи Посполитой нужна и необходима, но решительно заявил, что сам он не признает за собой права выбирать и обяснять те законы, которые надлежало выполнить, и потому пусть сам сейм займется этим делом, соберет и объяснит законы, и тогда можно будет приступить к их выполнению. Об унии, которой враждебны были Радзивилы, король не хотел и слышать, в деле реформы воспитания сохранял возмутительное равнодушие. В религиозном деле никто не мог отгадать его действительных намерений. Шляхта переходила в другие вероисповедания, задерживала следующие церкви десятины, сопротивлялась исполнению церковных приговоров. Епископы, в значительной части склонявшиеся на сторону реформации в том предположении, что и король выскажется за нее, думали только о том, чтобы в старой или новой церкви им не утратить своего места и своих доходов, и в 1551 г. прекратили свое судопроизводство, чтобы не раздражать шляхты против себя, пока не выяснится больше дело веры. Со всех сторон убеждали короля взять решение этого дела в свои руки. Август начал переговоры о народной церкви с Римом и, получивши отрицательный ответ, прекратил дальнейшие попытки, но с году на год манил шляхту обещанием созвать народный собор. Самое исполнение законов перешло на поприще долгих парламентских рассуждений, с которого его с самаго начала старались столкнуть послы, и всякий раз, как после долгих переговоров между посольской избой и сенатом дело доходило до окончательных заключений и король должен был решить их, всякий раз даже, когда нужно было утвердить согласные заключения сената и посольской избы, Сигизмунд Август откладывал дело до завтра и постепенно совсем заглушал его. Таким образом король, прозванный «завтрашником» («dojutrkiem») совершенно уничтожил десятилетнюю работу сеймов и самые благородные усилия народа. Комедия, которую он разыгрывал с сеймами, имела только ту цель, чтобы не раздражить их и склонить к установлению податей. Подати были нужны, так как паны до конца разобрали королевские имения, а Бона, давно уже поссорившаяся с сыном, которым не могла руководить, в 1556 г. уехала из Польши со своими сокровищами, и Август, нерассудителыю отпустивши ее, увидел себя без всяких доходов.
Это была решительная минута для шляхты в смысле вооруженного насильственного выступления, в смысле поддержки этим путем программы, которая не могла быть осуществлена путем легальным. Во всей стране говорили о вооруженной конфедерации, но ограничились рассуждениями и криками. В земледельческом народе, который, сам владея обширной страной, еще беспрестанно тратил свои силы на колонизацию и цивилизацию громадных пространств востока, убеждения еще не обострились, страсти не разгорелись до такой степени, чтобы он мог во имя своих принципов прибегнуть к насильственным мерам и выставить на произвол судьбы свое домашнее спокойствие и земледельческую лень.
Дойдя до конца первого периода правления Сигизмунда Августа и желая окончательно оценить его поведение, мы должны предварительно поставить еще один вопрос: разве король, минуя все выгоды союза со шляхтой, теперь уже политически зрелой, не имел перед собой другого пути, кроме того, каким он пошел? Несомненно имел. История других народов учит, что короли достигали главной цели, организации сильного правительства и уничтожения анархии, также и путем решительного и стойкого сопротивления протестантизму. Сигизмунд Август мог воспользоваться пробужденным реформацией религиозным движением в интересах католичества, а вместе с тем и государства. Он мог сделать это из глубокого католического убеждения, а так как такового он не имел, то, по крайней мере, из политических видов. Выступив сразу и решительно против всякой самовольной реформы церкви, высказавшись со всем авторитетом своей власти за Рим, король отнимал у идеи народной церкви всякую надежду на успех и тем самым лишал ее значительного количества сторонников. Духовенство, хотя и очень испорченное, ради сохранения своего положения должно было стать за короля, более здоровые его элементы сделали бы это и по убеждению, а влияние апостольской столицы посредством первого нунция докончило бы остальное. Большинство светского общества, всегда колеблющееся и неуверенное, перешло бы на сторону короля и духовенства и дало бы ему в руки власть для подавления упорного меньшинства, точно так же как это делала победоносная реформация для разрыва с Римом. Без борьбы, без репрессивных мер дело не обошлось бы, конечно, как не обходилось оно без этого во всех других государствах, в Польше же, благодаря мягкому характеру народа, эти меры не приняли бы даже особенно широких размеров, как не приняли оне их пред вступлением на трон Сигизмунда Августа. Так или иначе нужно было извлечь выгоду из великого исторического движения, реформами, для блага народа и государства.
Но ничего этого не сделал Сигизмунд Август. Он не пошел с Римом точно так же, как не пошел с народной церковью. Для первого он издавал эдикты без исполнения, в интересах второй отправлял посольства в Рим. Шляхту он оттолкнул окончательно, но, охотно поддерживая отношения с иноверцами, принимая вид сторонника реформами, сурово обращаясь с нунцием Липпоманом (1555 г.), он самым активным образом помогал усилению реформами, поставил духовенство в самое фальшивое положение и собирал бурю, которой не хотел или не умел успокоить.
В Поморье распространилось лютеранство и, создавши себе главный центр при дворе прусского герцога Альбрехта, забросило свои сети в великую Польшу. Но это вероисповедание, специально немецкое, не пробуждало к себе симпатий в польских умах, которым гораздо более нравился кальвинизм, Кальвинисты соединились с бежавшими из Чехии моравскими братьями и в 1556 г. пригласили в Польшу прославившегося уже за границей реформатора, Яна Лаского (племянника примаса). Дружелюбно принятый Сигиизмундом Августом, Лаский энергично старался привести все протестантские секты к единению, выработать одно исповедание веры и таким образом облегчить задачу короля, от которого ожидали, что он скоро возьмет реформу церкви в свои руки. Тем временем занимали католические церкви, обращая их в протестантские соборы, основывали школы с ярким протестантским направлением, и вся эта реформа происходила под защитой имени короля. Народ терял единство своей религии и церкви, а государство не получало от этого никакой выгоды.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.