В момент общей слабости, овладевшей обществом и государством при Сигизмунде Старом, появилось новое историческое движение, потрясшее до основания весь народ, вырвавшее его из бездействия, поставившее ему великие и трудные задачи и воодушевившее и толкнувшее его к достижению этих задач. Эту роль сыграла в тогдашней Польше реформация, религиозное движение, для которого давно уже собирались материалы во всей Европе и к вспышке которого подал сигнал Мартин Лютер в Германии (1517 г.).
Мы говорили уже о том сильном религиозном разложении, нравственном и умственном, которое проявилось к концу средних веков, как неизбежное последствие схоластической системы. Великие соборы, Ливанский, Констанцский и Базельский происходившие в течении XV века, доказывают нам, что в рамках этой системы и при помощи её средств не могли быть осуществлены не только дальнейший прогресс человечества, но даже и необходимая реформа церкви. Мы видели затем последствия гуманизма, который принес с собой свободу человеческой мысли, открывал ей новые взгляды, доставлял новые средства, но в то же время, отвращая человечество от христианства, потрясал самые основы его нравственного здоровья, вызывал распущенность мысли и бесплодность действий. Наихудшие проявления этого средневекового разложения и испорченности естественно представляло учреждение, в котором до тех пор концентрировались высшие культурные задачи человечества, т.е. церковь, а латеранский собор, происходивший в 1512 г. в момент наибольшего расцвета гуманизма, проявил полное свое бессилие в деле реформы.
Только крайние размеры соблазна и зла вызвали естественную и спасительную реакцию, возвращение к христианству, к религии, к Богу. Возвращение к христианству от языческого гуманизма составляет положительную сторону «реформации», понимаемой в самом широком смысле этого слова. Великое религиозное движение старалось на христианской основе исправить то, что издавна испортилось, поднять упавшее и, выделив из гуманизма то, что в нем было прекрасного и хорошего, неразрывно связать это с христианской цивилизацией и воспользоваться им для дальнейшего развития. Это движение было общим историческим явлением среди обществ, воспитанных в цивилизации римской церкви и затронутых гуманизмом, было стремлением тем более великим, что в конце концов оно достигло своей цели. Оно пробудило угасшее уже религиозное чувство и с ним другие высокие и благородные порывы, вдохнуло в общество энергию воли и действия, возвратило ему здоровье.
Великие исторические задачи разрешались только после долгой борьбы и многих ошибок, но без борьбы никогда не бывает прогресса, а дорога к истине всего чаще ведет через ошибки. Внутренние междоусобия, нередко разрушительные и кровавые, были проявлением более глубокой мысли, убеждения, возвышавшегося до фанатизма, энергии, доходившей до величайшего самопожертвования и напряжения. Ошибки объяснить легко. Человечество слишком долго ожидало реформы легальной, походящей сверху, и, потеряв терпение, взялось за нее само, взялось смело и дерзко. Отдельные народы, области, общины и даже единичные личности пытались на свой лад исправить церковь, её учение и организацию. Это происходило тем легче, что гуманизм создал полную свободу всех проявлений мысли и чувства. Благодаря этому всеобщему веянию пробудилась однако к новой деятельности и католическая церковь, и легальные её представители уже не заплесневевшим оружием схоластики, но с помощью нового оружия гуманизма и реформами совершили на Тридентском соборе великую внутреннюю реформу и разрешили те вопросы, без решения которых христианское общество не могло уже далее успешно развиваться. Эта легальная реформа наступила однако отчасти слишком поздно, так как многие народы и государства, совершивши реформу собственными средствами, не хотели признать легальной и надолго отпали от единства с церковью.
Помимо религиозной и культурной реформация имела и свою политическую сторону. Католическая церковь в средние века была стражем прав и свободы как единичных личностей, так и целых обществ перед своеволием монархов и их гнетущим перевесом. Церковь постоянно защищала тот принцип, что папа, как наместник Христов, получил всю власть на земле непосредственно от Бога. Монархи же получают часть этой власти, т.е. светскую, только из вторых рук, от папы, поэтому церковь всегда и везде занимала первое место в борьбе сословий с государями из-за самоуправления и привилегий. Потому то теперь протестанты, видя, что сила церкви не сломлена, и сознавая, что сами они не могут с ней сладить, выставили принцип, что каждый государь получает власть непосредственно от Бога, что он может решать в своей стране вопрос о вере подданных (cujns regio, illins religio) и, стремясь к разрыву с Римом, ставили королей и князей во главе народных церквей. В этом заключался мудрый расчет, что те, кто издавна желал освободиться от власти Рима и своего духовенства, не станут теперь сопротивляться искушению решать вопросы веры, что они не замедлят воспользоваться возможностью так легко увеличить свою власть и в силу этого самого введут народные церкви, в которых им предоставлялось первое место. В виду такой опасности и католическая церковь изменила прежнюю свою точку зрения и охотно жертвовала своими привилегиями и политическим значением, лишь бы государи поддержали ее и охранили от полного поражения. Религиозное дело выступало на первый план, устраняя на долгое время всякие другие стремления, во всяком народе образовывались две партии: католическая и протестантская, а религиозная ревность доходила до такой степени, что всякая партия давала государю безусловную поддержку и абсолютную власть, лишь бы он за эту цену унизил и сломил противную партию. Начались страшные религиозные войны, среди этих войн безвозвратно исчезли привилегии отдельных личностей и общественных классов, и государь, который после кровавой борьбы одерживал победу со своей партией, делался абсолютным владыкой и легко мог употребить свою власть на уничтожение возможного сопротивления собственной партии. Тому, кто решал вопрос о вере народа, никто не смел отказать в праве решения земных дел п задач его, никто не мог помешать в построении сильной правительственной власти. Таким образом на дымящихся развалинах религиозных войн и преследований достраивалась сильная администрация нового государства, которая, собрав в своих руках все силы народа, обращала их на поддеряхку дальнейшего всестороннего его развития. Так воспользовались реформацией для образования сильной правительственной власти князья саксонские и бранденбургские, Христиан в Дании, Густав Ваза в Швеции. Генрих VIII и Елизавета в Англии. Точно также послужила реформация для образования сильной правительственной власти тем, которые решительно воспротивились разрыву с Римом и кровью заглушили протестантизм, как Филипп II в Испании, а Фердинанд II в Чехии, Венгрии и Австрии, и не что иное, как смертоносные войны гугенотов укрепили окончательно абсолютизм французских монархов. Такая же задача ожидала реформацию и в Польше.
Издавна соединенная с церковью и цивилизацией Запада, переживавшая все движения, путем которых эта цивилизация шла вперед, Польша не могла остаться чуждой и запереться перед религиозным потрясением, заключавшемся в реформами. Она должна была пройти через него, должна была его пережить и извлечь из него выгоды для дальнейшего своего развития. Иначе она порывала связь с Западом и сближалась или прямо падала в объятия Востока. Вопрос заключался следовательно в том: успеет ли Польша и каким именно образом воспользоваться реформацией?
Реформация появилась в правление Сигизмунда Старого вскоре после первой вспышки своей в Германии и нашла благоприятные для себя обстоятельства и в сильной испорченности духовенства, особенно епископов, и в присутствии густого немецкого населения в польской Пруссии и в городах Польши, и в памяти гуситских симпатий, которые еще не задолго перед тем церковная иерархия только с большим трудом успела подавить в шляхетском обществе. Самым же сильным союзником нового движения были споры из-за десятин и из-за церковной юрисдикции, которые уже с XIII в. велись в Польше между шляхтой и духовенством и в которых духовенство не хотело и не умело умерить своих притязаний и отступить во время. Всего этого однако недостаточно было для того, чтобы вызвать грозный взрыв или переворот. К концу второго десятилетия XVI века гуманизм не охватил еще и не проник достаточно большинство шляхты и не подготовил тем самым почвы для реформации. Польское земледельческое, а потому и спокойное, общество, как раньше, так и теперь не оказалось само по себе способным к более глубокому и страстному отношению к политическим, а тем менее религиозным вопросам. Поэтому нужно считать заслугой Сигизмунда Старого, что, решительно выступив против разрозненных реформационных попыток, он охранил страну от беспорядков. Ему впрочем не трудно и досталось уничтожение «новшеств», приходивших из за границы, он издал строгие указы (без сейма) против иноверцев, но не нуждался в исполнении их, так как зло не принимало более широких размеров. Раз только король употребил суровое наказание, именно в 1525 г. против Гданска, но в этом случае дело было скорее в подавлении социальных и политических замешательству чем религиозных. Только во второй половине царствования Сигизмунда, когда гуманизм уже распространился среди шляхты и пробудил в ней более живое умственное движение, реформация начинает действовать на её воображение. Молодежь, несмотря на запрещения, все чаще и чаще выезжает в заграничные университеты, особенно в немецкие, зараженные протестантским духом, протестантские книги появляются в стране, продаются во дворах краковского университета, разбираются нарасхват, и не прошло нескольких лет, как вся польская шляхта, мещанство и даже значительная часть духовенства начали склоняться к новому направлению.
Однако и теперь не было повода к суровому обузданию нового движения, которое проявлялось на поприще убеждений и чувств и за редкими исключениями не переходило в область действий, т.е. насильственного изменения существующих церковных учреждений, к тому же это движение во многих отношениях оказывало благотворное влияние, обращало польское общество от гуманистического язычества к христианству, от испорченности к исправлению нравственности, от неверия и отсутствия принципов к религии и глубоким убеждениям. Оживленное великим и трудным делом, новое поколение поднималось из помещичьей апатии и анархии, в какую впало прежнее поколение при Сигизмунде Старом, соединялось, вступало в союзы для проведения церковной реформы. Большинство шляхты не касалось основ католической веры и опасалось нарушить их, не пылало немецкой ненавистью к духовенству и желало сохранить прежнюю церковную иерархию в лице епископов, и прежде всего католический обряд, такой поэтический и так живо говоривший её чувствам и воображению. Но это большинство издавна привыкло считать апостольскую столицу чуждой и тяжелой властью, находившеюся в руках итальянцев, и потому теперь точно так же, как и во времена Сбигнева Олесницкого, желало известной независимости для польской церкви и охотно представляло себе высшей церковной властью в государстве польский церковный собор под председательством короля. Следовательно в польском реформационном движении не было первоначально бурных анархических элементов. Никто не думал о свободе вероисповедания, о терпимости, желали и впредь церкви единой, господствующей безусловно, поддерживаемой государством и карающей отступников рукой светской власти. Много рассуждали о догматах веры, так как во время Тридентского собора до окончания его работы не было никого, кто бы не говорил и не думал об этом, но задуманную реформу в Польше представляли себе совершающуюся только на легальном пути, через посредство польского духовенства и правительства, с участием и согласием, насколько это возможно, апостольской столицы. В лоне самой церкви на общем соборе не решился еще вопрос: пойдет ли дальнейшее её развитие путем автономии народных церквей или же путем церковной централизации, поэтому проявлявшиеся в Польше требования реформы казались не только не противными католической вере, но и легко осуществимыми в пределах католицизма и организации католической церкви. Это религиозное стремление шляхты тем смелее вообще могло развиваться в Польше, что к нему с недвусмысленной благосклонностью относилось и духовенство. Наибольшего сопротивления можно было еще ожидать от епископских капитулов, которые, постоянно ссорясь с епископами, искали против них защиты в Риме и потому стремились к увеличению его власти, но низшее духовенство составляло один лагерь со шляхтой, а тогдашние епископы, креатуры Боны, не имевшие никакого духовного призвания, смотрели на народную церковь с точки зрения своих личных выгод. Эта церковь освобождала их из-под тяжелого контроля Рима, вручала им почти самостоятельную власть, обеспечивала доходы, и не должны ли были они поэтому желать её и стремиться к ней? К тому же в руках шляхты находилось весьма действительное средство против епископов и тогдашнего духовенства, погрязшего в страшном материализме: отказ в десятинах, одном из важнейших доходов церкви. Шляхта перестанет их платить, старосты перестанут исполнять церковные приговоры, и так ценой признания и возвращения десятин надеялись склонить к мысли о народной церкви наиболее упорных духовных. Шляхту поддерживало в этом направлении и можновладство, магнаты, как Гурко и Фирлей, Тарновский и Кмита, Радзивиллы и Ходкевичи, частью по убеждению, частью для того, чтобы приобрести себе большую популярность в народе и никаким образом не дать превзойти себя соперничавшим до той поры с ними епископам.
Мы говорили уже о том сильном религиозном разложении, нравственном и умственном, которое проявилось к концу средних веков, как неизбежное последствие схоластической системы. Великие соборы, Ливанский, Констанцский и Базельский происходившие в течении XV века, доказывают нам, что в рамках этой системы и при помощи её средств не могли быть осуществлены не только дальнейший прогресс человечества, но даже и необходимая реформа церкви. Мы видели затем последствия гуманизма, который принес с собой свободу человеческой мысли, открывал ей новые взгляды, доставлял новые средства, но в то же время, отвращая человечество от христианства, потрясал самые основы его нравственного здоровья, вызывал распущенность мысли и бесплодность действий. Наихудшие проявления этого средневекового разложения и испорченности естественно представляло учреждение, в котором до тех пор концентрировались высшие культурные задачи человечества, т.е. церковь, а латеранский собор, происходивший в 1512 г. в момент наибольшего расцвета гуманизма, проявил полное свое бессилие в деле реформы.
Только крайние размеры соблазна и зла вызвали естественную и спасительную реакцию, возвращение к христианству, к религии, к Богу. Возвращение к христианству от языческого гуманизма составляет положительную сторону «реформации», понимаемой в самом широком смысле этого слова. Великое религиозное движение старалось на христианской основе исправить то, что издавна испортилось, поднять упавшее и, выделив из гуманизма то, что в нем было прекрасного и хорошего, неразрывно связать это с христианской цивилизацией и воспользоваться им для дальнейшего развития. Это движение было общим историческим явлением среди обществ, воспитанных в цивилизации римской церкви и затронутых гуманизмом, было стремлением тем более великим, что в конце концов оно достигло своей цели. Оно пробудило угасшее уже религиозное чувство и с ним другие высокие и благородные порывы, вдохнуло в общество энергию воли и действия, возвратило ему здоровье.
Великие исторические задачи разрешались только после долгой борьбы и многих ошибок, но без борьбы никогда не бывает прогресса, а дорога к истине всего чаще ведет через ошибки. Внутренние междоусобия, нередко разрушительные и кровавые, были проявлением более глубокой мысли, убеждения, возвышавшегося до фанатизма, энергии, доходившей до величайшего самопожертвования и напряжения. Ошибки объяснить легко. Человечество слишком долго ожидало реформы легальной, походящей сверху, и, потеряв терпение, взялось за нее само, взялось смело и дерзко. Отдельные народы, области, общины и даже единичные личности пытались на свой лад исправить церковь, её учение и организацию. Это происходило тем легче, что гуманизм создал полную свободу всех проявлений мысли и чувства. Благодаря этому всеобщему веянию пробудилась однако к новой деятельности и католическая церковь, и легальные её представители уже не заплесневевшим оружием схоластики, но с помощью нового оружия гуманизма и реформами совершили на Тридентском соборе великую внутреннюю реформу и разрешили те вопросы, без решения которых христианское общество не могло уже далее успешно развиваться. Эта легальная реформа наступила однако отчасти слишком поздно, так как многие народы и государства, совершивши реформу собственными средствами, не хотели признать легальной и надолго отпали от единства с церковью.
Помимо религиозной и культурной реформация имела и свою политическую сторону. Католическая церковь в средние века была стражем прав и свободы как единичных личностей, так и целых обществ перед своеволием монархов и их гнетущим перевесом. Церковь постоянно защищала тот принцип, что папа, как наместник Христов, получил всю власть на земле непосредственно от Бога. Монархи же получают часть этой власти, т.е. светскую, только из вторых рук, от папы, поэтому церковь всегда и везде занимала первое место в борьбе сословий с государями из-за самоуправления и привилегий. Потому то теперь протестанты, видя, что сила церкви не сломлена, и сознавая, что сами они не могут с ней сладить, выставили принцип, что каждый государь получает власть непосредственно от Бога, что он может решать в своей стране вопрос о вере подданных (cujns regio, illins religio) и, стремясь к разрыву с Римом, ставили королей и князей во главе народных церквей. В этом заключался мудрый расчет, что те, кто издавна желал освободиться от власти Рима и своего духовенства, не станут теперь сопротивляться искушению решать вопросы веры, что они не замедлят воспользоваться возможностью так легко увеличить свою власть и в силу этого самого введут народные церкви, в которых им предоставлялось первое место. В виду такой опасности и католическая церковь изменила прежнюю свою точку зрения и охотно жертвовала своими привилегиями и политическим значением, лишь бы государи поддержали ее и охранили от полного поражения. Религиозное дело выступало на первый план, устраняя на долгое время всякие другие стремления, во всяком народе образовывались две партии: католическая и протестантская, а религиозная ревность доходила до такой степени, что всякая партия давала государю безусловную поддержку и абсолютную власть, лишь бы он за эту цену унизил и сломил противную партию. Начались страшные религиозные войны, среди этих войн безвозвратно исчезли привилегии отдельных личностей и общественных классов, и государь, который после кровавой борьбы одерживал победу со своей партией, делался абсолютным владыкой и легко мог употребить свою власть на уничтожение возможного сопротивления собственной партии. Тому, кто решал вопрос о вере народа, никто не смел отказать в праве решения земных дел п задач его, никто не мог помешать в построении сильной правительственной власти. Таким образом на дымящихся развалинах религиозных войн и преследований достраивалась сильная администрация нового государства, которая, собрав в своих руках все силы народа, обращала их на поддеряхку дальнейшего всестороннего его развития. Так воспользовались реформацией для образования сильной правительственной власти князья саксонские и бранденбургские, Христиан в Дании, Густав Ваза в Швеции. Генрих VIII и Елизавета в Англии. Точно также послужила реформация для образования сильной правительственной власти тем, которые решительно воспротивились разрыву с Римом и кровью заглушили протестантизм, как Филипп II в Испании, а Фердинанд II в Чехии, Венгрии и Австрии, и не что иное, как смертоносные войны гугенотов укрепили окончательно абсолютизм французских монархов. Такая же задача ожидала реформацию и в Польше.
Издавна соединенная с церковью и цивилизацией Запада, переживавшая все движения, путем которых эта цивилизация шла вперед, Польша не могла остаться чуждой и запереться перед религиозным потрясением, заключавшемся в реформами. Она должна была пройти через него, должна была его пережить и извлечь из него выгоды для дальнейшего своего развития. Иначе она порывала связь с Западом и сближалась или прямо падала в объятия Востока. Вопрос заключался следовательно в том: успеет ли Польша и каким именно образом воспользоваться реформацией?
Реформация появилась в правление Сигизмунда Старого вскоре после первой вспышки своей в Германии и нашла благоприятные для себя обстоятельства и в сильной испорченности духовенства, особенно епископов, и в присутствии густого немецкого населения в польской Пруссии и в городах Польши, и в памяти гуситских симпатий, которые еще не задолго перед тем церковная иерархия только с большим трудом успела подавить в шляхетском обществе. Самым же сильным союзником нового движения были споры из-за десятин и из-за церковной юрисдикции, которые уже с XIII в. велись в Польше между шляхтой и духовенством и в которых духовенство не хотело и не умело умерить своих притязаний и отступить во время. Всего этого однако недостаточно было для того, чтобы вызвать грозный взрыв или переворот. К концу второго десятилетия XVI века гуманизм не охватил еще и не проник достаточно большинство шляхты и не подготовил тем самым почвы для реформации. Польское земледельческое, а потому и спокойное, общество, как раньше, так и теперь не оказалось само по себе способным к более глубокому и страстному отношению к политическим, а тем менее религиозным вопросам. Поэтому нужно считать заслугой Сигизмунда Старого, что, решительно выступив против разрозненных реформационных попыток, он охранил страну от беспорядков. Ему впрочем не трудно и досталось уничтожение «новшеств», приходивших из за границы, он издал строгие указы (без сейма) против иноверцев, но не нуждался в исполнении их, так как зло не принимало более широких размеров. Раз только король употребил суровое наказание, именно в 1525 г. против Гданска, но в этом случае дело было скорее в подавлении социальных и политических замешательству чем религиозных. Только во второй половине царствования Сигизмунда, когда гуманизм уже распространился среди шляхты и пробудил в ней более живое умственное движение, реформация начинает действовать на её воображение. Молодежь, несмотря на запрещения, все чаще и чаще выезжает в заграничные университеты, особенно в немецкие, зараженные протестантским духом, протестантские книги появляются в стране, продаются во дворах краковского университета, разбираются нарасхват, и не прошло нескольких лет, как вся польская шляхта, мещанство и даже значительная часть духовенства начали склоняться к новому направлению.
Однако и теперь не было повода к суровому обузданию нового движения, которое проявлялось на поприще убеждений и чувств и за редкими исключениями не переходило в область действий, т.е. насильственного изменения существующих церковных учреждений, к тому же это движение во многих отношениях оказывало благотворное влияние, обращало польское общество от гуманистического язычества к христианству, от испорченности к исправлению нравственности, от неверия и отсутствия принципов к религии и глубоким убеждениям. Оживленное великим и трудным делом, новое поколение поднималось из помещичьей апатии и анархии, в какую впало прежнее поколение при Сигизмунде Старом, соединялось, вступало в союзы для проведения церковной реформы. Большинство шляхты не касалось основ католической веры и опасалось нарушить их, не пылало немецкой ненавистью к духовенству и желало сохранить прежнюю церковную иерархию в лице епископов, и прежде всего католический обряд, такой поэтический и так живо говоривший её чувствам и воображению. Но это большинство издавна привыкло считать апостольскую столицу чуждой и тяжелой властью, находившеюся в руках итальянцев, и потому теперь точно так же, как и во времена Сбигнева Олесницкого, желало известной независимости для польской церкви и охотно представляло себе высшей церковной властью в государстве польский церковный собор под председательством короля. Следовательно в польском реформационном движении не было первоначально бурных анархических элементов. Никто не думал о свободе вероисповедания, о терпимости, желали и впредь церкви единой, господствующей безусловно, поддерживаемой государством и карающей отступников рукой светской власти. Много рассуждали о догматах веры, так как во время Тридентского собора до окончания его работы не было никого, кто бы не говорил и не думал об этом, но задуманную реформу в Польше представляли себе совершающуюся только на легальном пути, через посредство польского духовенства и правительства, с участием и согласием, насколько это возможно, апостольской столицы. В лоне самой церкви на общем соборе не решился еще вопрос: пойдет ли дальнейшее её развитие путем автономии народных церквей или же путем церковной централизации, поэтому проявлявшиеся в Польше требования реформы казались не только не противными католической вере, но и легко осуществимыми в пределах католицизма и организации католической церкви. Это религиозное стремление шляхты тем смелее вообще могло развиваться в Польше, что к нему с недвусмысленной благосклонностью относилось и духовенство. Наибольшего сопротивления можно было еще ожидать от епископских капитулов, которые, постоянно ссорясь с епископами, искали против них защиты в Риме и потому стремились к увеличению его власти, но низшее духовенство составляло один лагерь со шляхтой, а тогдашние епископы, креатуры Боны, не имевшие никакого духовного призвания, смотрели на народную церковь с точки зрения своих личных выгод. Эта церковь освобождала их из-под тяжелого контроля Рима, вручала им почти самостоятельную власть, обеспечивала доходы, и не должны ли были они поэтому желать её и стремиться к ней? К тому же в руках шляхты находилось весьма действительное средство против епископов и тогдашнего духовенства, погрязшего в страшном материализме: отказ в десятинах, одном из важнейших доходов церкви. Шляхта перестанет их платить, старосты перестанут исполнять церковные приговоры, и так ценой признания и возвращения десятин надеялись склонить к мысли о народной церкви наиболее упорных духовных. Шляхту поддерживало в этом направлении и можновладство, магнаты, как Гурко и Фирлей, Тарновский и Кмита, Радзивиллы и Ходкевичи, частью по убеждению, частью для того, чтобы приобрести себе большую популярность в народе и никаким образом не дать превзойти себя соперничавшим до той поры с ними епископам.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.