Связь между Литвой и Польшей все еще была чрезвычайно слабой, различие их культур — слишком значительным, чтобы Литва могла тотчас же, прямо и непосредственно оказывать влияние на внутреннее развитие Польши. С таким влиянием мы встретимся только в ХVI столетии. Ягелло сел на польском троне на тех же самых правах и привилегиях, на которые уже опирались предшественники его, Людовик, Казимир и Локоток, обаяние же наследственности, окружавшей Пястов, он заменил своим самостоятельным могуществом и
могуществом наследственным, Литвой. Одного только не мог Ягелло дать Польше, а именно личного правления. Будучи королем без образования и знакомства с польскими отношениями и новичком прежде всего, он не мог возвыситься фактически над духовной и светской иерархией и выступить с самостоятельной инициативой по примеру Казимира Великого.
Пункт городельской унии, устанавливавший политические съезды польских и литовских панов, правда, не привел к тому, чтобы все литовские и польские дела постоянно обсуждались сообща, не склонил литовцев к отречению от своей обособленности и от своих отдельных видов и стремлений, но утвердил в Польше и Литве институт съездов, которых было два рода. Один, составлявшийся из епископов и всех высших и низших чиновников, называвшийся «общим съездом» (zjazd walny), происходил обыкновенно весной, другой состоял из более тесного кружка самых высших сановников и, будучи созываем осенью, подготавливал дела для общего съезда.
Таким образом польское правление, монархическое в принципе, фактически перешло в аристократическое. На польском троне сидел Владислав Ягелло, король смирный и тихий, но полный честолюбия и слишком много думавший о себе и о своем величии, подозрительный и скрытный, он ни на кого не опирался долго, но позволял всем более выдающимся личностям влиять на него и забирать голос в совете, в котором последнее слово принадлежало королю. Окончательно решая между противоположными мнениями, Ягелло воображал, что он всеми управляет и действует самостоятельно. Однако в королевских решениях не было твердой последовательности, не было самостоятельности и оригинальной мысли, которыя являются уделом только высшего образования, таланта и воли, а всем этим Ягелло не обладал. Поэтому в действительности король всегда склонялся к тому мнению, на стороне которого стояли более важные и более влиятельные личности, в пользу которого временно свидетельствовали политические события. Если эти события изменялись, если политика, до сих пор проводившаяся, встречала большия препятствия, если партии, боровшияся за власть, группировались иначе — Ягелло не был в состоянии противиться и шел за новым течением. Поэтому в самом близком королевском кругу, на можновладческих съездах непрерывно велась между различными партиями упорная борьба за направление польской политики, и та партия, которой удалось овладеть помыслами короля, на известное время захватывала правление и выдвигала вперед своих людей.
Впрочем это можновладческое правление понимало весьма узко свою внутреннюю задачу или, лучше, задачу и обязанности короля, от имени которого оно действовало. Предоставляя полную свободу народному труду, можновладство не заботилось о нем, не возвышалось до того положения, которое Казимир Великий определил для своей деятельности. Не беспокоились об этом ни духовенство, ни богатые города, ни возраставшие по населению и все еще беспрерывно умножавшиеся поселения, перемещенные на немецкое право. Могущество государства гарантировало им безопасность от нападений, давало свободу труду, расширяло торговые связи, войты и солтысы, почти равнявшиеся со шляхтою по численности и своему положению, защищали народ от всякого угнетения. Но в то время, как духовные лица, наделенные богатыми «пребендами», изобиловали всяческим достатком, когда ни один горожанин не хотел ни в чем уступить самым богатым панам, когда даже крестьянин, освобожденный от повинностей и военной службы, барствовал и посылал сыновей учиться — один только шляхтич нес на себе бремя общественной службы, расплачивался за нее собственною кровью и имуществом в непрерывных походах, а возвратившись с поля славных битв, находил свое хозяйство заброшенным и землю без урожая. Обиженный могущественным паном, каким-нибудь соседом или кичливым и богатым хлопом, он не мог даже добиться справедливости, потому что благодетельные статуты Казимира уже давно подверглись забвению, и в судопроизводство, о котором король не умел позаботиться, проникли злоупотребления и безпримерное лихоимство. К довершению всего приезжал сборщик установленных панами податей или еще более ненавистный сборщик десятинных снопов. Один отнимал домашнее имущество, другой угрожал церковным проклятием. Положение бедного шляхтича было отчаянным. Еще легче можно было жаловаться на чрезмерные поборы духовенства в форме церковной десятины, потому что в этом могущественный пан готов был оказать поддержку, поэтому шляхта неоднократно собиралась толпами по своим землям и, свидетельствуя о своем беспрекословном повиновении королю, энергичными выражениями облегчала негодование, накопившееся у неё против духовенства. Труднее было подать жалобу на панов, ведь они же и правили. Нужно было ждать удобного случая, и такой случай доставлен был походом. Собравшись на полях Червенска в 1422 г. на войну с орденом, шляхта составляет большой лагерный круг, нисколько не помышляя о власти, о вольностях, о политике, но только заявляет королю о своих обидах и требует, чтобы занялись её участью, а прежде всего, чтобы были возобновлены Казимировские статуты и улучшено было судопроизводство. Иначе она грозит бросить все и до единого человека разойтись по домам. Только такому напору уступило можновладство, немедленно, в следующем же году собирается общий законодательный съезд в Варте, возобновляются статуты Казимира, соединяются в одно целое, реформируются и дополняются новыми постановлениями. Однако же это — единственное проявление внимания к участи шляхты со стороны долголетнего можновладческого правления. Мысль можновладства занята совсем иным.
На первом плане стоит несомненно стремление к умножению родовых имений. Об этом не забывают все те панские роды, которые обладают уже многим, чрезвычайно многим. Рука Ягеллы, который обязан им своим крещением, польскин троном, защитой от ордена, могуществом, распространяющим блеск свой на всю Европу — никогда не закрывается. Можновдадство выступает сомкнутым строем, не допуская никого из мелкой шляхты к должностям, почестям и приобретению имений. Единственный свободный доступ к ним — через епископский сан. Только в церкви выбиваются наверх заслуга и талант, но кто уже раз сел на епископском кресле, тот помогает племянникам, в тяжкой борьбе добывает им имения и почести и дает начало новому можновладческому роду. Тенчинские, Тарновские, Мельштынекие, Курозвенцкие, Кмиты, аристократия XIV века, колонизовавшая в больших размерах Малую Польшу и Русь, пополняются в ХV веке Олесницкими и Ястржембцами-Рытвянскими. Страсть приобретать имения переходит в какую то горячку, побуждает к скандальным спорам, борьбе и преступлениям, бросает невыгодный свет на самые знаменитые личности ХV века, порождает порчу и дикость нравов. Однако не для своего только пользования, не ради бесполезного сибаритства польская аристократия XV в. борется за владения. Это единственный путь к достижению политического значения и влияния. Благодаря примерному хозяйству, увеличиваются не только состояния панов, но и народное богатство, а когда дело идет об удовлетворении благородного политического честолюбия, о постройке укрепленных замков и выставке вооруженных отрядов для защиты страны — польский вельможа XV века не колеблется поставить на карту все свое состояние. Благодаря примерному хозяйству, на страже которого стоит оружие, готовое дать отпор татарским нападениям, Польша подвигается вперед и в обширных юго-восточных пустынях создает новые жизненные центры своей и вместе с тем западной цивилизации.
Не правительство, а польское можновладство, соединяя с большими материальными средствами необычайную предприимчивость и хозяйственный смысл, исполняет тут великое народное дело совершенно самобытным способом, с сильным и общим сознанием своей задачи.
Имение является только средством, целью же, к которой стремится тогдашнее можновладство, служит высшая политика. Для тех, которые спасли страну от междоусобных замешательству которые присоединили Русь и Литву, не берясь за оружие, а употребив это последнее нанесли окончательный удар могуществу ордена — ничто не кажется невозможным. Не удивительно, что самые славные страницы польской отечественной истории относятся ко времени правления этих людей с истинно мужественным сердцем, с широким взглядом на общеевропейские дела, с настоящим государственным умом и опытностью и, сверх всего этого, с возвышенным честолюбием и страстною последовательностью в действиях.
могуществом наследственным, Литвой. Одного только не мог Ягелло дать Польше, а именно личного правления. Будучи королем без образования и знакомства с польскими отношениями и новичком прежде всего, он не мог возвыситься фактически над духовной и светской иерархией и выступить с самостоятельной инициативой по примеру Казимира Великого.
Пункт городельской унии, устанавливавший политические съезды польских и литовских панов, правда, не привел к тому, чтобы все литовские и польские дела постоянно обсуждались сообща, не склонил литовцев к отречению от своей обособленности и от своих отдельных видов и стремлений, но утвердил в Польше и Литве институт съездов, которых было два рода. Один, составлявшийся из епископов и всех высших и низших чиновников, называвшийся «общим съездом» (zjazd walny), происходил обыкновенно весной, другой состоял из более тесного кружка самых высших сановников и, будучи созываем осенью, подготавливал дела для общего съезда.
Таким образом польское правление, монархическое в принципе, фактически перешло в аристократическое. На польском троне сидел Владислав Ягелло, король смирный и тихий, но полный честолюбия и слишком много думавший о себе и о своем величии, подозрительный и скрытный, он ни на кого не опирался долго, но позволял всем более выдающимся личностям влиять на него и забирать голос в совете, в котором последнее слово принадлежало королю. Окончательно решая между противоположными мнениями, Ягелло воображал, что он всеми управляет и действует самостоятельно. Однако в королевских решениях не было твердой последовательности, не было самостоятельности и оригинальной мысли, которыя являются уделом только высшего образования, таланта и воли, а всем этим Ягелло не обладал. Поэтому в действительности король всегда склонялся к тому мнению, на стороне которого стояли более важные и более влиятельные личности, в пользу которого временно свидетельствовали политические события. Если эти события изменялись, если политика, до сих пор проводившаяся, встречала большия препятствия, если партии, боровшияся за власть, группировались иначе — Ягелло не был в состоянии противиться и шел за новым течением. Поэтому в самом близком королевском кругу, на можновладческих съездах непрерывно велась между различными партиями упорная борьба за направление польской политики, и та партия, которой удалось овладеть помыслами короля, на известное время захватывала правление и выдвигала вперед своих людей.
Впрочем это можновладческое правление понимало весьма узко свою внутреннюю задачу или, лучше, задачу и обязанности короля, от имени которого оно действовало. Предоставляя полную свободу народному труду, можновладство не заботилось о нем, не возвышалось до того положения, которое Казимир Великий определил для своей деятельности. Не беспокоились об этом ни духовенство, ни богатые города, ни возраставшие по населению и все еще беспрерывно умножавшиеся поселения, перемещенные на немецкое право. Могущество государства гарантировало им безопасность от нападений, давало свободу труду, расширяло торговые связи, войты и солтысы, почти равнявшиеся со шляхтою по численности и своему положению, защищали народ от всякого угнетения. Но в то время, как духовные лица, наделенные богатыми «пребендами», изобиловали всяческим достатком, когда ни один горожанин не хотел ни в чем уступить самым богатым панам, когда даже крестьянин, освобожденный от повинностей и военной службы, барствовал и посылал сыновей учиться — один только шляхтич нес на себе бремя общественной службы, расплачивался за нее собственною кровью и имуществом в непрерывных походах, а возвратившись с поля славных битв, находил свое хозяйство заброшенным и землю без урожая. Обиженный могущественным паном, каким-нибудь соседом или кичливым и богатым хлопом, он не мог даже добиться справедливости, потому что благодетельные статуты Казимира уже давно подверглись забвению, и в судопроизводство, о котором король не умел позаботиться, проникли злоупотребления и безпримерное лихоимство. К довершению всего приезжал сборщик установленных панами податей или еще более ненавистный сборщик десятинных снопов. Один отнимал домашнее имущество, другой угрожал церковным проклятием. Положение бедного шляхтича было отчаянным. Еще легче можно было жаловаться на чрезмерные поборы духовенства в форме церковной десятины, потому что в этом могущественный пан готов был оказать поддержку, поэтому шляхта неоднократно собиралась толпами по своим землям и, свидетельствуя о своем беспрекословном повиновении королю, энергичными выражениями облегчала негодование, накопившееся у неё против духовенства. Труднее было подать жалобу на панов, ведь они же и правили. Нужно было ждать удобного случая, и такой случай доставлен был походом. Собравшись на полях Червенска в 1422 г. на войну с орденом, шляхта составляет большой лагерный круг, нисколько не помышляя о власти, о вольностях, о политике, но только заявляет королю о своих обидах и требует, чтобы занялись её участью, а прежде всего, чтобы были возобновлены Казимировские статуты и улучшено было судопроизводство. Иначе она грозит бросить все и до единого человека разойтись по домам. Только такому напору уступило можновладство, немедленно, в следующем же году собирается общий законодательный съезд в Варте, возобновляются статуты Казимира, соединяются в одно целое, реформируются и дополняются новыми постановлениями. Однако же это — единственное проявление внимания к участи шляхты со стороны долголетнего можновладческого правления. Мысль можновладства занята совсем иным.
На первом плане стоит несомненно стремление к умножению родовых имений. Об этом не забывают все те панские роды, которые обладают уже многим, чрезвычайно многим. Рука Ягеллы, который обязан им своим крещением, польскин троном, защитой от ордена, могуществом, распространяющим блеск свой на всю Европу — никогда не закрывается. Можновдадство выступает сомкнутым строем, не допуская никого из мелкой шляхты к должностям, почестям и приобретению имений. Единственный свободный доступ к ним — через епископский сан. Только в церкви выбиваются наверх заслуга и талант, но кто уже раз сел на епископском кресле, тот помогает племянникам, в тяжкой борьбе добывает им имения и почести и дает начало новому можновладческому роду. Тенчинские, Тарновские, Мельштынекие, Курозвенцкие, Кмиты, аристократия XIV века, колонизовавшая в больших размерах Малую Польшу и Русь, пополняются в ХV веке Олесницкими и Ястржембцами-Рытвянскими. Страсть приобретать имения переходит в какую то горячку, побуждает к скандальным спорам, борьбе и преступлениям, бросает невыгодный свет на самые знаменитые личности ХV века, порождает порчу и дикость нравов. Однако не для своего только пользования, не ради бесполезного сибаритства польская аристократия XV в. борется за владения. Это единственный путь к достижению политического значения и влияния. Благодаря примерному хозяйству, увеличиваются не только состояния панов, но и народное богатство, а когда дело идет об удовлетворении благородного политического честолюбия, о постройке укрепленных замков и выставке вооруженных отрядов для защиты страны — польский вельможа XV века не колеблется поставить на карту все свое состояние. Благодаря примерному хозяйству, на страже которого стоит оружие, готовое дать отпор татарским нападениям, Польша подвигается вперед и в обширных юго-восточных пустынях создает новые жизненные центры своей и вместе с тем западной цивилизации.
Не правительство, а польское можновладство, соединяя с большими материальными средствами необычайную предприимчивость и хозяйственный смысл, исполняет тут великое народное дело совершенно самобытным способом, с сильным и общим сознанием своей задачи.
Имение является только средством, целью же, к которой стремится тогдашнее можновладство, служит высшая политика. Для тех, которые спасли страну от междоусобных замешательству которые присоединили Русь и Литву, не берясь за оружие, а употребив это последнее нанесли окончательный удар могуществу ордена — ничто не кажется невозможным. Не удивительно, что самые славные страницы польской отечественной истории относятся ко времени правления этих людей с истинно мужественным сердцем, с широким взглядом на общеевропейские дела, с настоящим государственным умом и опытностью и, сверх всего этого, с возвышенным честолюбием и страстною последовательностью в действиях.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.