Хуже всего повлияли на настроение шляхты интриги, которые начались при самом дворе старевшего и все более дряхлевшего короля. Вымирали прежние его советники: примас Ян Лаский, канцлер Крыштоф Шидловецкий, подканцлер Петр Томицкий, их заменили, правда, гетман Ян Тарновский и епископ краковский Самуил Мацеевский, но над ними возвышалось влияние Боны и её наушников. Хитрая итальянка извратила те принципы искренности и благородства, какими до тех пор отличалась политика Сигизмунда, окружила себя подлыми креатурами, которых возвышала на высшие должности: Гамратом, Собоцким, Дзержговским,
сумела привлечь на свою сторону храброго маршалка Петра Кмиту, завидовавшего влиянию и славе Тарновского, и захватила правление в свои руки. Средством этого правления, основой дальнейших планов, а отчасти и целью сделалось собирание громадного имущества на личными деньгами. Ни один способ, ведущий к этой цели, не казался более плохим. Хорошее хозяйство в коронных имениях заслуживало благодарности, но продажа должностей вела за собой деморализацию, а передача постановлениях для войны поборов в частную казну королевы и вынуждение податей страхом выдуманных нападений не только лишало страну защиты но и пробуждало справедливое недоверие в шляхте, приучало сеймы к пагубному сопротивлению в установлении податей. Эти уголья, бросаемые в толпы шляхты, подготовили материал для вспышки, окрещенной печальным именем "куриной войны". Бона волновала шляхту против правления гетмана Тарновского, но еще лучше умел волновать ее поссорившийся с Боной Кмита. Созванная в 1537 г. в экспедицию против волохов шляхта, не видя перед собой неприятеля и будучи убеждена, что ее собрали только с целью доставления доходов в карман Боны, собралась на сходку в лагере и начала судить и рядить со всей присущей ей тогда риторикой.
Все шляхетские голоса сходились в один хор жалоб на политику Сигизмунда. Требование реформы, громкое негодование против сенаторов и духовенства вытекали из убеждения шляхты, но в речах ораторов проявлялись и ловкие подговоры Боны, направленные против недоброжелательных ей сенаторов, а надо всем господствовала интрига Кмиты, который решил выказать Боне все свое могущество. Громко требовали, чтобы возвращение незаконно розданных королевских имений, так называемая экзекуция имений, начатая Боною, происходила не в судах придворных, но в государственных, у короля вынудили смиренное заявление, что он будет созывать посполитое рушение только по зрелом размышлении, при наличности важных причин, и прежде всего отказали в требовавшихся Боною податях. Вся эта куриная война не имела никакого другого результата и только убедила Европу, что в великом и цветущем государстве исчез авторитет трона, пал благодаря испорченности сенат, а шляхта не имела собственной программы и шла за демагогами.
Современники уважали Сигизмунда, как человека, который никакой страстью не запятнал своего высокого положения и с наилучшими намерениями работал для блага народа. Мы, также уважая в Сигизмунде человека, должны однако осудить в нем монарха, который растратил все ценное наследство, полученное им от прошлого.
Он застал народ здоровым, оставил его больным, застал государство в бурном, но сильном развитии, оставил его клонящимся к упадку. Поэтому, ставя царствование Сигизмунда на фоне всеобщей истории, видя, что другие народы всем своим развитием обязаны только сильной инициативе и предприимчивости тогдашних своих монархов, мы должны сложить значительную часть ответственности с польского народа на плечи добродетельного, но неспособного Сигизмунда.
---
Историки сильно расходятся в оценке Сигизмунда. Калинка решительно осуждает только его внешнюю политику: «он оставил Чехию и Венгрию, чтобы свободно действовать против Москвы, пренебрег Москвою, чтобы покончить с крестоносцами, и окончил с ними всего печальнее, всего вреднее для Польши». Впрочем «не его вина, что прежней аристократии XV века в его время уже не было». (Зачем-же он опирался на нее?). Шуйский, также решительно осуждая его за венский конгресс и секуляризацию Пруссии, половину вины складывает на шляхту, так как «можно требовать от короля, чтобы он сделал что-нибудь из готовых элементов, но трудно требовать, чтобы он сделал что-либо из неготовых и незрелых». (Однако Казимир, Альбрехт и Александр делали нечто с этими элементами, а на Западе короли сами образовывали эти элементы и вводили их в круг своей политики). Лиске не только оправдывает Сигизмунда, но даже считает венский конгресс и секуляризацию Пруссии делом мудрой политики в виду тех трудностей, с какими ему приходилось считаться. На это может быть только один ответ. Внешние и внутренние препятствия несравненно увеличились к концу XVI в., и однако при всех худших условиях чего не сделал за десять лет своего правления Баторий при некоторой силе, воли и энергии? Разве заграничные государи не встречали таких же самых и еще больших препятствий, чем польские? Любопытна также полемика между Гиршбергом, защищающим тогдашнюю польскую дипломатию, и Лукасом, указывающим полный недостаток в ней одной руководящей мысли.
сумела привлечь на свою сторону храброго маршалка Петра Кмиту, завидовавшего влиянию и славе Тарновского, и захватила правление в свои руки. Средством этого правления, основой дальнейших планов, а отчасти и целью сделалось собирание громадного имущества на личными деньгами. Ни один способ, ведущий к этой цели, не казался более плохим. Хорошее хозяйство в коронных имениях заслуживало благодарности, но продажа должностей вела за собой деморализацию, а передача постановлениях для войны поборов в частную казну королевы и вынуждение податей страхом выдуманных нападений не только лишало страну защиты но и пробуждало справедливое недоверие в шляхте, приучало сеймы к пагубному сопротивлению в установлении податей. Эти уголья, бросаемые в толпы шляхты, подготовили материал для вспышки, окрещенной печальным именем "куриной войны". Бона волновала шляхту против правления гетмана Тарновского, но еще лучше умел волновать ее поссорившийся с Боной Кмита. Созванная в 1537 г. в экспедицию против волохов шляхта, не видя перед собой неприятеля и будучи убеждена, что ее собрали только с целью доставления доходов в карман Боны, собралась на сходку в лагере и начала судить и рядить со всей присущей ей тогда риторикой.
Все шляхетские голоса сходились в один хор жалоб на политику Сигизмунда. Требование реформы, громкое негодование против сенаторов и духовенства вытекали из убеждения шляхты, но в речах ораторов проявлялись и ловкие подговоры Боны, направленные против недоброжелательных ей сенаторов, а надо всем господствовала интрига Кмиты, который решил выказать Боне все свое могущество. Громко требовали, чтобы возвращение незаконно розданных королевских имений, так называемая экзекуция имений, начатая Боною, происходила не в судах придворных, но в государственных, у короля вынудили смиренное заявление, что он будет созывать посполитое рушение только по зрелом размышлении, при наличности важных причин, и прежде всего отказали в требовавшихся Боною податях. Вся эта куриная война не имела никакого другого результата и только убедила Европу, что в великом и цветущем государстве исчез авторитет трона, пал благодаря испорченности сенат, а шляхта не имела собственной программы и шла за демагогами.
Современники уважали Сигизмунда, как человека, который никакой страстью не запятнал своего высокого положения и с наилучшими намерениями работал для блага народа. Мы, также уважая в Сигизмунде человека, должны однако осудить в нем монарха, который растратил все ценное наследство, полученное им от прошлого.
Он застал народ здоровым, оставил его больным, застал государство в бурном, но сильном развитии, оставил его клонящимся к упадку. Поэтому, ставя царствование Сигизмунда на фоне всеобщей истории, видя, что другие народы всем своим развитием обязаны только сильной инициативе и предприимчивости тогдашних своих монархов, мы должны сложить значительную часть ответственности с польского народа на плечи добродетельного, но неспособного Сигизмунда.
---
Историки сильно расходятся в оценке Сигизмунда. Калинка решительно осуждает только его внешнюю политику: «он оставил Чехию и Венгрию, чтобы свободно действовать против Москвы, пренебрег Москвою, чтобы покончить с крестоносцами, и окончил с ними всего печальнее, всего вреднее для Польши». Впрочем «не его вина, что прежней аристократии XV века в его время уже не было». (Зачем-же он опирался на нее?). Шуйский, также решительно осуждая его за венский конгресс и секуляризацию Пруссии, половину вины складывает на шляхту, так как «можно требовать от короля, чтобы он сделал что-нибудь из готовых элементов, но трудно требовать, чтобы он сделал что-либо из неготовых и незрелых». (Однако Казимир, Альбрехт и Александр делали нечто с этими элементами, а на Западе короли сами образовывали эти элементы и вводили их в круг своей политики). Лиске не только оправдывает Сигизмунда, но даже считает венский конгресс и секуляризацию Пруссии делом мудрой политики в виду тех трудностей, с какими ему приходилось считаться. На это может быть только один ответ. Внешние и внутренние препятствия несравненно увеличились к концу XVI в., и однако при всех худших условиях чего не сделал за десять лет своего правления Баторий при некоторой силе, воли и энергии? Разве заграничные государи не встречали таких же самых и еще больших препятствий, чем польские? Любопытна также полемика между Гиршбергом, защищающим тогдашнюю польскую дипломатию, и Лукасом, указывающим полный недостаток в ней одной руководящей мысли.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.