Казимир I Великий купил мир для Польши путем больших уступок, но тогда это было необходимостью, так как Польша его времени, небольшая по своему обему, истощенная и изнуренная, сильно нуждалась в спокойствии. Теперь, после приобретения Поморья и присоединения Литвы, после столетней работы над внутренним устройством, народ достиг апогея своего развития и мог страдать скорее избытком, чем недостатком сил. В том случае, если бы силы эти не были организованы, если бы им не было указано великой и привлекательной для них цели, они должны были волноваться внутри страны и тратиться в бесполезных раздорах. Казимир Великий, заключивши мир с Орденом и Чехией, знал, с какой
целью он делает это, сумел направить всю свою энергию на внутренние дела и достиг в них громадных результатов. Сигизмунд же, отстраняя от народа его великое призвание, и в деле внутренней реформы точно также отступал перед всяким более смелым шагом и жертвовал всем ради спокойствия.
Относясь недоброжелательно к шляхте, не доверяя ей на поприще политики, король в то же время не имел силы удержать ее в пагубном стремлении подчинить себе другие общественные классы, до сих пор успевшие сохранить некоторую самостоятельность. Уже в конце ХV века шляхта, не встречая сопротивления в королях, уничтожила самостоятельность духовенства. Закон 1496 г., возобновленный в 1504 г., запретил принимать в кафедральные капитулы не шляхтичей, за исключением пяти каноничеств, которые были предоставлены докторам богословия, права и медицины и могли быть заняты и плебеями. Закон 1505 г. предоставил епископства и прелатства исключительно шляхтичам. Обращая таким образом церковные должности в доходные места для своих сыновей, шляхта сделала церковь отголоском своих стремлений и желаний. Теперь очередь дошла до сельского населения и городов.
С городами дело пошло легче, так как они были заселены немцами и любовь к отечеству слабо была развита в них, опираясь на своих средневековых привилегиях, они отстранялись от новой политической жизни и её тяжестей, от военной службы и податей. Когда Александр призывал и поощрял их к участию в сеймах, они держались в стороне и дошли до того, что не имели своего представителя на сейме, не отстояли за собой голоса, бесспорно им принадлежавшего. Царствование Сигизмунда составило наконец для немецких городов Польши момент, решивший их полонизацию. Под влиянием постоянных мирных отношений с окрестным польским населением, под влиянием королевского двора, к которому теснились более зажиточные мещане, наконец под влиянием возродившегося классического просвещения, поднявшего уровень польской цивилизации и сделавшего ее модной и прогрессивной сравнительно с средневековой немецкой, города сперва бросили свой официальный немецкий язык и приняли на его место латинский, а затем начали поспешно учиться по-польски и вводить польский язык в свою общественную, церковную и административную жизнь. Но этот польский патриотизм пробудился в городах слишком поздно и не мог уже помочь им приобрести политическое влияние, шляхта уже завладела исключительно сеймами, давала им чувствовать свое преобладание и начала ради своих выгод вмешиваться в их внутренние дела, в интересы их промышленности и торговли. Мещане имели еще немалое влияние вне своих стен, владели множеством имений, держали массу солтыств. К несчастью они не сумели воспользоваться этой и громадной силой, устраняясь от военной службы, они тем самым постановили смертный приговор самим себе. Шляхта в 1496 г. выставила принцип, что кто не отправляет военной службы, не имеет права владеть поземельными имениями, и после нескольких лет упорной борьбы в 1538 г. достигла того, что одних мещан принудила продать имения, другим же закрыла доступ к ним. При этом шляхта употребила очень ловкое средство. Сознавая могущество краковских мещан, их значительные богатства, образование и влиятельное положение при дворе, видя, что Краков, ставши во главе других городов, может оспаривать у неё перевес, она сделала исключение для краковских мещан, позволив им и владеть имениями, и высылать послов на сейм, и это ничего не значившее исключение охладило Краков к интересам других городов и сделало его сторонником шляхты. Краковские патриции: Бонары, Бетманы, Пипаны, Шембеки, Морштыны, на этой скользкой почве даже совсем отрывались от города, приобретали обыкновенно за границей дворянское достоинство и переходили на сенаторские кресла, в ряды вельмож, вместо того, чтобы стоять во главе мещанства и энергично предводительствовать им в борьбе со шляхтой.
Между тем шляхта, исключая города из политической жизни, начала борьбу и с экономическим их положением. Многие законы были направлены к тому, чтобы сломить городское самоуправление и передать воеводам решительную власть над всею промышленностью и торговлей. Пали цеховые и купеческие привилегии, иностранным купцам открывали доступ в страну, чтобы понизить цену заграничных товаров, а шляхта приобрела за то уже в 1504 г. право вывоза своих произведений без уплаты пошлины. Сельскому населению препятствовали переходить в города, а в 1505 году отношение мещан к шляхте было определено таким образом, что шляхтич, отдающийся мещанским занятиям, в силу того самого теряет шляхетство. Но для осуществления этой намеченной в законах программы ну ясно было более продолжительное время, так как города, не обращая внимания на сеймовые конституции, сохраняли свои права внутри своих стен, а реформируя их в новом духе, успевали даже добиваться их подтверждения королем и готовились к более серьезной борьбе со шляхтой.
Еще труднее городов было шляхте подчинить себе сельское население. Население это имело свои вечные аренды, с которых платила небольшие дани и чинши и обладало собственным судом и собственной организацией, охранявшимися наследственным солтысом, стоявшим во главе каждого поселения. Рядом с этими крестьянскими селами, населенными и богатыми, очень скромно выглядели шляхетские фольварки, где хозяйство велось при помощи дворской челяди или посредством выговоренной по контракту работы поселенных в деревне кметей и где часто, когда шляхтич отправлялся в военный поход, прекращалась даже запашка полей. Этот резкий контраст, вызывал в шляхте чувство зависти к крестьянину и желание вполне овладеть им. Поэтому, чем большего влияния достигала шляхта, тем более стремилась она к осуществлению этого желания, приобрести решающий голос в сейме, она охотно оставляла королю управление политическими делами, а сама схватилась за социальный вопрос, имевший для неё наиболее жизненное значение. Его вызывал и общий для всей Европы переворот экономических отношений. В ХV в., развилась в широких размерах торговля и сбыт хлеба и вообше сырых продуктов за границу и в силу этого явилась возможность обращать в деньги произведения хозяйства, превышающие домашнюю потребность. Для шляхтича рыцаря явилось искушение бросить оружие и взяться за плуг. Военная слуяхба утратила прежнюю привлекательность и значение, исключая разве того случая, когда она производилась за особое жалование, занятие же земледелием приобрело особенную важность и сделалось для шляхты главным, если не единственным призванием.
Желая осуществить его, нужно было однако совершенно изменить средневековую деревню. Прежде всего взялись за солтысов, этих естественных стражей крестьянской свободы, и шляхте дозволено было скупать солтыства, т. е. принуждать солтысов за известное вознаграждение оставлять свои места. Путем присоединения принадлежавших солтысам земель шляхетские фольварки увеличивались и могли увеличиться еще более, благодаря разработке пустошей и корчеванию лесов. Но для этого нужна была рабочая сила и следовательно являлась нужда в сокращении свободы крестьян. С тех пор, как шляхтич, владелец деревни, сам делался солтысом, для крестьянского населения исчезало самое прочное ручательство его самоуправления, не было человека, который бы мог и решился защищать его права, обусловленные некогда контрактом с владельцем, последний навязывал свою волю суду крестьянских лавников и налагал все более тяжелые повинности и дани. Крестьяне начали бегать, толпами переселяться на Русь, где, благодаря не прекращавшейся колонизации, им представлялись более легкие условия жизни. Шляхта приходила в негодование, и сеймы 1496, 1503, 1510 и 1520 гг. по очереди постановляют все более строгия запрещения крестьянам оставлять свои места и дают шляхте право преследовать и возвращать беглецов. Не имея опеки государственного закона, крестьянин терял самое дорогое свое право — личную свободу. После долгой, тихой, но тяжелой социальной борьбы шляхта при Сигизмунде и окончательно прикрепила крестьянина к земле. Готовясь к прусской войне, она вытребовала у короля на сеймах, происходивших в 1520 г. в Торне и в 1521 г. в Быдгоще, позорные законы, по которым каждый крестьянин, независимо от прежних его прав и привилегий, обязан в знак подданства работать на панской земле по крайней мере один день в неделю. Так была создана принудительная работа, которая с тех пор постоянно увеличивалась и привела сельское население к неволе. Кмети подавали жалобы королю, но Сигизмунд Старый признал себя не компетентным разрешать их и тем самым передал полную судебную власть над крестьянами владельцам: духовным и шляхте. Таким образом только в коронных имениях крестьяне сохранили опеку монаршей власти. Вообще господский суд, принудительная работа, усиление предписаний о преследовании бежавших кметей и возобновлявшиеся запрещения принимать их в города придали санкцию крепостной зависимости сельского люда и теперь только обычай и религия могли умерять и смягчать ее.
Для оправдания польской шляхты здесь нужно сказать, что подобный переворот происходил тогда на всем Западе и Польша в этом отношении не составляла исключения. Поэтому крепостная зависимость сельского люда не мешала Польше сохранять политическое существование, как не мешала она в этом Германии или Франции. Была только одна разница: на Западе дворянин, поработивший крестьянина, сам в то же время подчинялся власти своего монарха. В Польше шляхтич объявлял себя полным господином в своей деревне, но в то же время торжественно протестовал против абсолютной власти своего короля. В этом заключалось противоречие. Свобода наверху не имела естественной основы внизу, была только предлогом и становилась средством к тому, чтобы тем прочнее установить абсолютную власть над сельским людом.
целью он делает это, сумел направить всю свою энергию на внутренние дела и достиг в них громадных результатов. Сигизмунд же, отстраняя от народа его великое призвание, и в деле внутренней реформы точно также отступал перед всяким более смелым шагом и жертвовал всем ради спокойствия.
Относясь недоброжелательно к шляхте, не доверяя ей на поприще политики, король в то же время не имел силы удержать ее в пагубном стремлении подчинить себе другие общественные классы, до сих пор успевшие сохранить некоторую самостоятельность. Уже в конце ХV века шляхта, не встречая сопротивления в королях, уничтожила самостоятельность духовенства. Закон 1496 г., возобновленный в 1504 г., запретил принимать в кафедральные капитулы не шляхтичей, за исключением пяти каноничеств, которые были предоставлены докторам богословия, права и медицины и могли быть заняты и плебеями. Закон 1505 г. предоставил епископства и прелатства исключительно шляхтичам. Обращая таким образом церковные должности в доходные места для своих сыновей, шляхта сделала церковь отголоском своих стремлений и желаний. Теперь очередь дошла до сельского населения и городов.
С городами дело пошло легче, так как они были заселены немцами и любовь к отечеству слабо была развита в них, опираясь на своих средневековых привилегиях, они отстранялись от новой политической жизни и её тяжестей, от военной службы и податей. Когда Александр призывал и поощрял их к участию в сеймах, они держались в стороне и дошли до того, что не имели своего представителя на сейме, не отстояли за собой голоса, бесспорно им принадлежавшего. Царствование Сигизмунда составило наконец для немецких городов Польши момент, решивший их полонизацию. Под влиянием постоянных мирных отношений с окрестным польским населением, под влиянием королевского двора, к которому теснились более зажиточные мещане, наконец под влиянием возродившегося классического просвещения, поднявшего уровень польской цивилизации и сделавшего ее модной и прогрессивной сравнительно с средневековой немецкой, города сперва бросили свой официальный немецкий язык и приняли на его место латинский, а затем начали поспешно учиться по-польски и вводить польский язык в свою общественную, церковную и административную жизнь. Но этот польский патриотизм пробудился в городах слишком поздно и не мог уже помочь им приобрести политическое влияние, шляхта уже завладела исключительно сеймами, давала им чувствовать свое преобладание и начала ради своих выгод вмешиваться в их внутренние дела, в интересы их промышленности и торговли. Мещане имели еще немалое влияние вне своих стен, владели множеством имений, держали массу солтыств. К несчастью они не сумели воспользоваться этой и громадной силой, устраняясь от военной службы, они тем самым постановили смертный приговор самим себе. Шляхта в 1496 г. выставила принцип, что кто не отправляет военной службы, не имеет права владеть поземельными имениями, и после нескольких лет упорной борьбы в 1538 г. достигла того, что одних мещан принудила продать имения, другим же закрыла доступ к ним. При этом шляхта употребила очень ловкое средство. Сознавая могущество краковских мещан, их значительные богатства, образование и влиятельное положение при дворе, видя, что Краков, ставши во главе других городов, может оспаривать у неё перевес, она сделала исключение для краковских мещан, позволив им и владеть имениями, и высылать послов на сейм, и это ничего не значившее исключение охладило Краков к интересам других городов и сделало его сторонником шляхты. Краковские патриции: Бонары, Бетманы, Пипаны, Шембеки, Морштыны, на этой скользкой почве даже совсем отрывались от города, приобретали обыкновенно за границей дворянское достоинство и переходили на сенаторские кресла, в ряды вельмож, вместо того, чтобы стоять во главе мещанства и энергично предводительствовать им в борьбе со шляхтой.
Между тем шляхта, исключая города из политической жизни, начала борьбу и с экономическим их положением. Многие законы были направлены к тому, чтобы сломить городское самоуправление и передать воеводам решительную власть над всею промышленностью и торговлей. Пали цеховые и купеческие привилегии, иностранным купцам открывали доступ в страну, чтобы понизить цену заграничных товаров, а шляхта приобрела за то уже в 1504 г. право вывоза своих произведений без уплаты пошлины. Сельскому населению препятствовали переходить в города, а в 1505 году отношение мещан к шляхте было определено таким образом, что шляхтич, отдающийся мещанским занятиям, в силу того самого теряет шляхетство. Но для осуществления этой намеченной в законах программы ну ясно было более продолжительное время, так как города, не обращая внимания на сеймовые конституции, сохраняли свои права внутри своих стен, а реформируя их в новом духе, успевали даже добиваться их подтверждения королем и готовились к более серьезной борьбе со шляхтой.
Еще труднее городов было шляхте подчинить себе сельское население. Население это имело свои вечные аренды, с которых платила небольшие дани и чинши и обладало собственным судом и собственной организацией, охранявшимися наследственным солтысом, стоявшим во главе каждого поселения. Рядом с этими крестьянскими селами, населенными и богатыми, очень скромно выглядели шляхетские фольварки, где хозяйство велось при помощи дворской челяди или посредством выговоренной по контракту работы поселенных в деревне кметей и где часто, когда шляхтич отправлялся в военный поход, прекращалась даже запашка полей. Этот резкий контраст, вызывал в шляхте чувство зависти к крестьянину и желание вполне овладеть им. Поэтому, чем большего влияния достигала шляхта, тем более стремилась она к осуществлению этого желания, приобрести решающий голос в сейме, она охотно оставляла королю управление политическими делами, а сама схватилась за социальный вопрос, имевший для неё наиболее жизненное значение. Его вызывал и общий для всей Европы переворот экономических отношений. В ХV в., развилась в широких размерах торговля и сбыт хлеба и вообше сырых продуктов за границу и в силу этого явилась возможность обращать в деньги произведения хозяйства, превышающие домашнюю потребность. Для шляхтича рыцаря явилось искушение бросить оружие и взяться за плуг. Военная слуяхба утратила прежнюю привлекательность и значение, исключая разве того случая, когда она производилась за особое жалование, занятие же земледелием приобрело особенную важность и сделалось для шляхты главным, если не единственным призванием.
Желая осуществить его, нужно было однако совершенно изменить средневековую деревню. Прежде всего взялись за солтысов, этих естественных стражей крестьянской свободы, и шляхте дозволено было скупать солтыства, т. е. принуждать солтысов за известное вознаграждение оставлять свои места. Путем присоединения принадлежавших солтысам земель шляхетские фольварки увеличивались и могли увеличиться еще более, благодаря разработке пустошей и корчеванию лесов. Но для этого нужна была рабочая сила и следовательно являлась нужда в сокращении свободы крестьян. С тех пор, как шляхтич, владелец деревни, сам делался солтысом, для крестьянского населения исчезало самое прочное ручательство его самоуправления, не было человека, который бы мог и решился защищать его права, обусловленные некогда контрактом с владельцем, последний навязывал свою волю суду крестьянских лавников и налагал все более тяжелые повинности и дани. Крестьяне начали бегать, толпами переселяться на Русь, где, благодаря не прекращавшейся колонизации, им представлялись более легкие условия жизни. Шляхта приходила в негодование, и сеймы 1496, 1503, 1510 и 1520 гг. по очереди постановляют все более строгия запрещения крестьянам оставлять свои места и дают шляхте право преследовать и возвращать беглецов. Не имея опеки государственного закона, крестьянин терял самое дорогое свое право — личную свободу. После долгой, тихой, но тяжелой социальной борьбы шляхта при Сигизмунде и окончательно прикрепила крестьянина к земле. Готовясь к прусской войне, она вытребовала у короля на сеймах, происходивших в 1520 г. в Торне и в 1521 г. в Быдгоще, позорные законы, по которым каждый крестьянин, независимо от прежних его прав и привилегий, обязан в знак подданства работать на панской земле по крайней мере один день в неделю. Так была создана принудительная работа, которая с тех пор постоянно увеличивалась и привела сельское население к неволе. Кмети подавали жалобы королю, но Сигизмунд Старый признал себя не компетентным разрешать их и тем самым передал полную судебную власть над крестьянами владельцам: духовным и шляхте. Таким образом только в коронных имениях крестьяне сохранили опеку монаршей власти. Вообще господский суд, принудительная работа, усиление предписаний о преследовании бежавших кметей и возобновлявшиеся запрещения принимать их в города придали санкцию крепостной зависимости сельского люда и теперь только обычай и религия могли умерять и смягчать ее.
Для оправдания польской шляхты здесь нужно сказать, что подобный переворот происходил тогда на всем Западе и Польша в этом отношении не составляла исключения. Поэтому крепостная зависимость сельского люда не мешала Польше сохранять политическое существование, как не мешала она в этом Германии или Франции. Была только одна разница: на Западе дворянин, поработивший крестьянина, сам в то же время подчинялся власти своего монарха. В Польше шляхтич объявлял себя полным господином в своей деревне, но в то же время торжественно протестовал против абсолютной власти своего короля. В этом заключалось противоречие. Свобода наверху не имела естественной основы внизу, была только предлогом и становилась средством к тому, чтобы тем прочнее установить абсолютную власть над сельским людом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.