Падение великой финансовой и военной реформы и победа анархии вельмож чувствительно отразились на отношениях Польши ко всем её соседям. На восточных своих границах Польша принимает исключительно оборонительную систему. Николай Каменецкий, Константин Острожский и Ян Тарновский, благодаря безусловному преимуществу военной тактики и мужеству своих солдат, отражают все татарские и волошские набеги, в частности Тарновский одерживает в 1531 г. блестящую победу над волошским государем Иоанном при Обертине, но они не в состоянии на всегда обеспечить страну от дальнейших нападений. Благодаря этим
победам снова поднимается Подолий и Волынь, граница отодвигается в глубь степей, но о прочном обеспечении этого колонизационного движения, о занятии берегов Черного моря нет уже речи. Татарам Польша неоднократно платит даже дань, лишь бы избегнуть их набегов.
Более серьезная опасность угрожала со стороны великого князя московского Василия. Но если прежние войны Москвы с Русью велись собственно между русинами в Литве и русинами в Москве, если в них дело шло о том, Вильна или Москва должна быть центром тяжести для Руси, то теперь характер борьбы изменился. На поприще её выступают постоянно и польские подкрепления. Сигизмунд не сумел обуздать русского элемента в Литве, во главе которого стояла могущественная семья Глинских и на который опирался Александр. В 1508 г. началась война, во время которой Глинский, поднявши знамя бунта, перешел на сторону Василия и своей храбростью, а еще более опытными советами энергично поддерживал его. Перевес в вооружении, в военном искусстве, в таланте такого вождя, как Константин Острожский, был на стороне литвинов и поляков, в дисциплине же, численности и неутомимой настойчивости— на стороне их противников.
Россия вела наступательную войну, Польша могла только обороняться, и хотя Острожский в 1508 и 1514 гг. одержал блестящие победы при Орше и спас Литву, но после поражения одних отрядов Василия на их место являлись другие, и взятого ими в 1513 г. Смоленска не удалось уже отнять. Постоянный мир был невозможен, так как цари не хотели отступиться от раз принятого плана завладеть всей Русью, и взаимное утомление вызвало только заключение в 1523 г. более продолжительного перемирия. Смоленск остался за Москвой.
Московская война не была впрочем обособленным фактом: она входила в систему, выработавшуюся в международных отношениях всех европейских государств в начале XVI в. и определившую новое направление их дипломатии. К этому времени уже окончательно исчезло средневековое влияние папской и императорской власти, которая в качестве верховного посредника и судьи между государствами, образовывавшими так называемую христианскую республику, наблюдала за их братским согласием. Зато вследствие общего развития сношений выросли стремления и силы отдельных государств и, столкнувшись на одном и том же поприще, вступили в смертельную борьбу. В борьбе этой ни одно государство не могло удержаться самостоятельно, желая выйти из неё победителем, оно должно было искать себе союзника. Таким образом против всякого излишне выроставшего могущества образовывались для поддержания равновесия прочные и естественные союзы угрожаемых государств и соединенными силами предпринимали энергическую борьбу путем оружия и дипломатии. Эту новую систему справедливо называют поэтому системой европейского равновесия. При Сигизмунде и Польша должна была занять в ней первенствующее, предрешающее будущность место. Все её важнейшие внешние дела: война с Москвой, окончательное покорение Тевтонского ордена, овладение берегами Балтийского моря, отражение татар и волохов и выдворение на берегах моря Черного, наконец дело Ягеллонского наследства в Чехии и Венгрии, могли быть решены только в рамках и с помощью этой системы равновесия.
Вступивши на трон, Сигизмунд первоначально как в деле внутренних реформ, так и во внешней политике держался направления Лаского и потому он обратился против Тевтонского ордена, пользовавшагося поддержкой германских императоров. и вместе с тем задумывал поддержать значение Ягеллонов в Чехии и Венгрии, которому угрожали непомерно выросшие притязания Габсбургов. На троне этих государств сидел в то время дряхлый и слабый Владислав Ягеллон. Сын его, еще ребенок, был такого слабого сложения, что ему не пророчили долгой жизни и уже во всяком случае не ждали от него потомства. Поэтому право наследства должно было по всей вероятности перейти к дочери Владислава, Анне, и император Максимилиан и решил женить на ней одного из своих внуков и тем самым по крайней мере одной ногой встать на венгерском и чешском троне и уничтожить их избирательность. Габсбурги, упрочившись уже путем счастливых браков на тронах Бургундии и Испании, хотели таким же образом приобрести еще Чехию и Венгрию, и тогда они приобрели бы могущество, опасное для всей Европы, но прежде всего, конечно, для ближайшей их соседей, Польши. Лаский оценил эту опасность и, желая уничтожить планы Габсбургов, устроил в 1512 г. брак Сигизмунда на прекрасной Варваре Запольской, сестре одного из самых могущественных венгерских магнатов, Иоанна Заполии, который сам стремился занять трон и был смертельным врагом Габсбургов. Началась любопытнейшая дипломатическая борьба.
Максимилиан, видя союз Польши с Заполией, начал ловко пугать Сигизмунда, возбудил к войне с ним московского князя, подговаривал Тевтонский орден отказаться от подданства и явно кичился заключением коалиции против Польши. Чтобы уничтожить эти происки, Лаский, в качестве польского примаса (с 1510 г.), отправился на Латеранский собор в Рим, но, прежде чем он добился своего, Сигизмунд, несмотря на победу при Орше, испугался угроз Максимилиана, а противная Ласкому партия воспользовалась его отсутствием. Во главе этой партии стояли подканцлер Крыштоф Шидловецкий и честолюбивый королевский секретарь, а впоследствии подканцлер Петр Томицкий. Помощь первого была дорого куплена Габсбургами, второй же путем оппозиции Ласкому стремился сделать карьеру, и благодаря им польская политика неожиданно приобрела дружелюбный по отношению к Австрии характер. В 1515 г. состоялся Венский конгресс, на котором император Максимплиан выдал свою внучку Марию за сына Владислава Ягеллона, Людовика, а внука своего Фердинанда женил на дочери Владислава, Анне, и таким образом обеспечил Габсбургам несомненное наследство на чешском и венгерском тронах в случае беспотомственной смерти Людовика. Сигизмунд и не только согласился на все это, но и сам приехал на Венский конгресс и своим присутствием освятил триумф Максимилиана и габсбургской династии над ягеллонской. Если бы он сделал это с тем, чтобы обратить все польския силы на Москву, еслибы за такое решительное отречение от прав Ягеллонов и от славянского единства с Чехией он получил от Максимилиана решительную поддержку в прусском деле, то еще можно было бы понять и обяснить участие его в Венском конгрессе. Но Сигизмунд продал наследие Ягелдонов за чечевичную похлебку. Император, обещая нейтралитет и посредничество в московской войне и в деле подданства Пруссии, оставлял однако за собою влияние и верховенство над орденом и, делаясь посредником в отношениях Польши к крестоносцам, удерживал первую и впредь в зависимости от себя.
Тем временем возвратился с Латеранского собора Ян Лаский и употреблял все усилия к тому, чтобы уничтожить пагубные последствия конгресса. В тайном совете короля закипела ожесточенная борьба между ним и Томицким. Сигизмунд склонялся на сторону Томицкого, но по временам слушал и Лаского, позволял обоим им вести политику, одному — оффициальную, другому — неоффициальную, и потому польская дипломатия в течение следующих годов, несмотря на целый ряд способных дипломатов (Эразм Цёлек, Кржицкий, Дантышек) представляет полное отсутствие последовательности, решительности и одной руководящей мысли. Под влиянием Томицкого овдовевший король в 1518 г. женился на родственнице императора Боне Сфорца. Эта итальянская княгиня принесла ему в приданое владение (кн. Барское), лежавшее в Италии. Из-за него велись беспрестанные споры, и так как эти споры только при помощи императоров могли решиться в пользу Сигизмунда, то король тем самым подпадал в еще большую зависимость от Габсбургов. Поистине с трудом можно поверить, что были годы, когда польская дипломатия занималась преимущественно Баром, пренебрегая самыми существенными польскими интересами.
Но ни в чем слабость Сигизмунда так не повредила Польше, как в прусском деле. Оставленные в 1466 г. в восточной Пруссии крестоносцы хотя и были уже совершенно бессильны, но не могли еще забыть прежнего своего могущества и немецкой гордости, искали помощи в Германии, у императора и папы, отказывали в подданстве и причиняли постоянные хлопоты Польше. Но это были уже последние порывы, предвестники неминуемаго падения, и при Сигизмунде внутреннее расстройство ордена приняло уже такие размеры, население Пруссии так громко заявляло желание жить под польским владычеством, что Польше оставалось только сорвать с дерева созревший плод. В 1510 г. умер гросмейстер Фридрих Саксонский, и на его место был избран племянник Сигизмунда, сын сестры его Софии, Альбрехт Бранденбургский. Это был опасный выбор, обеспечивавший ордену помощь соседнего и всегда враждебно относившегося к Польше Бранденбурга и в то же время усиливавший значение последнего. Однако Сигизмунд после некоторого колебания пропустил Альбрехта с войском в Пруссию. Альбрехт же решительно отказал в вассальной присяге и, вербуя подкрепления в Германии, начал даже отношения с Москвой против Польши. После долгих споров в 1520 г. вспыхнула война с орденом, давно уже ожидавшаяся во всей Польше и Пруссии, война популярная, для которой один сейм за другим постановлял громадные подати, польские войска в первый же год дошли до стен новой столицы крестоносцев, Кролевца, а явившиеся из Бранденбурга подкрепления были уничтожены под Гданском. Несмотря на то, что король не выказал слишком большой энергии и уже в 1515 г. согласился на перемирие, положение Альбрехта сделалось отчаянным. Поморский и мекленбургский князья и датский король заключили союз с Сигизмундом в 1524 г., папа отвернулся от Альбрехта, видя, что в Пруссии укоренился не задолго перед тем возникший протестантизм и находил себе ревностных приверженцев среди ордена. Со всех сторон поляки окружали Альбрехта, сейм в 1524 г. постановил собрать большую подать на войну, нужно было выждать еще короткое время и опасное гнездо крестоносцев пало бы само собой. Для достижения этой цели, для решения самого важного для Польши дела нужно было следовать памятному примеру Локетка, Ягайла и Казимира Ягеллона. История простила бы Сигизмунду и потерю Смоленска, и уступки, сделанные Габсбургам, если бы знала, что результатом этих уступок было присоединение Пруссии и окончательное уничтожение Ордена и того немецкого могущества, знамя которого поднимал последний в самом сердце Польши и Литвы.
Покорение Пруссии не было впрочем для Польши только делом мщения или чести. С того момента, когда Ягеллоны отказались на юге, в Чехии и Венгрии, от своей политики в пользу Габсбургов и дозволили образоваться новой Австрийской монархии, с этого важного момента Польша должна была думать о приобретении естественной границы на севере, о приобретении берегов Балтийского моря на всем их протяжении. Нужно было уже предвидеть, что около этого моря сконцентрируется вся политика северной Европы, к которой принадлежала теперь и Польша, вытесненная пз Чехии и Венгрии. С тех пор, как на западе Европы вследствие открытия новых миров возникла торговля через океаны и благодаря ей пробудилась новая умственная и экономическая жизнь, Балтийское море приобрело для северной Европы неизвестное до тех пор значение, сделалось единственной большой дорогой, соединяющей ее с Западом и его цивилизацией. Не подлежало сомнению, что завладеть этим морем попытаются все соседние с ним народы: Швеция, Дания, Германия и Россия, что государства эти вступят в смертельную борьбу из-за обладания Балтийскими берегами. Не должна ли была Польша приготовиться к этой борьбе, занять устье Немана и тем самым навсегда обеспечить себе и устье Вислы? Или она должна была отдать их немцам и упрочить их власть над морем, лишаясь сама воздуха, света и движения? И однако произошло именно последнее.
Польша начала держаться более смелой политики относительно Ордена именно в ту минуту, когда против грозного могущества Габсбургов выступила в борьбу Франция и, всюду отыскивая себе союзников, в первый раз постаралась завязать более близкие отношения с Польшей. Сигизмунд, не получив ожидавшихся выгод от союза с Габсбургами в прусском деле, временно подчинился влиянию их упорного врага Яна Лаского и в 1524 г. заключил союз с Францией, но вскоре, снова испугавшись Габсбургов и возможности их союза с Москвой, отступил перед смелостью своего намерения. Более всего он любил спокойствие и потому, несмотря на сопротивление Лаского и значительной части сената, довольствуясь одним одобрением людей, поддакивавших ему, как Томицкий, он подал руку примирения побежденному Альбрехту, возвратил занятые города, позволил ему сбросить орденскую одежду, принять протестантизм и обявить себя наследственным герцогом Пруссии под верховенством Польши. Место выродившагося Ордена, ненавидимого населением, занял наследственный князь, сумевший вскоре приобрести расположение этого населения и сделавшийся представителем самостоятельности Пруссии. В 1525 г. Альбрехт принес торжественную присягу Сигизмунду на Краковском рынке, а три его брата, Юрий, Казимир и иоанн Бранденбургские, получили право наследства на прусском троне в случае прекращения линии непосредственных потомков Альбрехта. Для Польши оставалась теперь только надежда, что эта многочисленная династия её вассала когда-нибудь может вымереть, и тогда она завладеет герцогской Пруссией и присоединит ее к себе. Так ради временной выгоды и удобств мира был подписан позорный трактат, служивший как бы признанием, что Польша уже не в состоянии предпринять и осуществить никакого великого дела.
В 1526 г. по примеру Владислава, Людовик Венгерский погиб в геройской битве с турками под Могачем. Фердинанд Австрийский, пользуясь полной апатией Сигизмунда, завладел обоими тронами, чешским и венгерским. Но в Венгрии противная Фердинанду партия выбрала королем Иоанна Заполию и между двумя соперниками началась ожесточенная борьба. Сигизмунду представился теперь случай совершенно парализовать действия Австрии, оказав поддержку Заполии, или же приобрести себе искреннее её расположение, совершенно оставив последнего. Вместо этого польский король играет роль пассивного и нерешительного посредника между борющимися сторонами. Разбитый под Токаем, Заполия находит убежище у Яна Тарновского в Тарнове и там вместе с Ласкими составляет планы возвратить себе трон. Видя безуспешность всех стараний в Польше и при других заграничных дворах, Иероним (Ярослав) Лаский, племянник архиепископа, обращается к помощи султана Солимана, который действительно в 1529 г. возвращает Заполию венгерский трон под своим покровительством. Лаские вели свою политику не без ведома короля, хотя, конечно, и зашли в ней слишком далеко. Навлекши на себя гнев императора, Сигизмунд старался умилостивить его полной покорностью и отречением от Ласких. Перевес же, который в это время приобрел Карл V над папою Клпментом VII, дал возможность возбудить против примаса Лаского процесс, в котором апостольская столица выступила против него, как «союзника султана». Глубоко оскорбленный этим, Лаский умер в 1531 г., оставшись единственным выдающимся государственным человеком за время царствования Сигизмунда. Но и его способности не принесли никакой пользы, благодаря мягкости характера короля. Дружба с австрийским двором, ознаменованная браком молодого Сигизмунда Августа на дочери Фердинанда, Елизавете, в 1543 г. не помешала например Сигизмунду выдать в 1539 г. собственную дочь Изабеллу за Иоанна Заполию. Таким образом вырабатывалась та внешняя политика Польши, которая впоследствии перешла в традицию. Никто не мог на нее рассчитывать, никто не мог ей доверять, и в конце концов все стали пренебрегать ею и оставили ее.
В то время, когда от грома оружия дрожала вся Европа, когда поднимались и падали троны, а новейшая дипломатия опутывала весь свет сетью обманов и интриг, один Сигизмунд обучал нравственности европейских монархов, рассылал письма с увещаниями сохранять мир и отвечал молившему о поддержке Заполии, что Польша привыкла помогать христианству для мира, а не для войны! Эти прекрасные слова, которые, если бы за ними стояли вооруженные войска, способны были бы усмирить человека, нарушающего мир, в устах монарха, в течении сорокалетнего царствования отстранившего, а отчасти и бесповоротно нарушившего все великие задачи, поставленные Польше его же собственными предками, оставались пустой фразой, так как этот монарх могущественного, для всех грозного государства никому не внушал страха.
победам снова поднимается Подолий и Волынь, граница отодвигается в глубь степей, но о прочном обеспечении этого колонизационного движения, о занятии берегов Черного моря нет уже речи. Татарам Польша неоднократно платит даже дань, лишь бы избегнуть их набегов.
Более серьезная опасность угрожала со стороны великого князя московского Василия. Но если прежние войны Москвы с Русью велись собственно между русинами в Литве и русинами в Москве, если в них дело шло о том, Вильна или Москва должна быть центром тяжести для Руси, то теперь характер борьбы изменился. На поприще её выступают постоянно и польские подкрепления. Сигизмунд не сумел обуздать русского элемента в Литве, во главе которого стояла могущественная семья Глинских и на который опирался Александр. В 1508 г. началась война, во время которой Глинский, поднявши знамя бунта, перешел на сторону Василия и своей храбростью, а еще более опытными советами энергично поддерживал его. Перевес в вооружении, в военном искусстве, в таланте такого вождя, как Константин Острожский, был на стороне литвинов и поляков, в дисциплине же, численности и неутомимой настойчивости— на стороне их противников.
Россия вела наступательную войну, Польша могла только обороняться, и хотя Острожский в 1508 и 1514 гг. одержал блестящие победы при Орше и спас Литву, но после поражения одних отрядов Василия на их место являлись другие, и взятого ими в 1513 г. Смоленска не удалось уже отнять. Постоянный мир был невозможен, так как цари не хотели отступиться от раз принятого плана завладеть всей Русью, и взаимное утомление вызвало только заключение в 1523 г. более продолжительного перемирия. Смоленск остался за Москвой.
Московская война не была впрочем обособленным фактом: она входила в систему, выработавшуюся в международных отношениях всех европейских государств в начале XVI в. и определившую новое направление их дипломатии. К этому времени уже окончательно исчезло средневековое влияние папской и императорской власти, которая в качестве верховного посредника и судьи между государствами, образовывавшими так называемую христианскую республику, наблюдала за их братским согласием. Зато вследствие общего развития сношений выросли стремления и силы отдельных государств и, столкнувшись на одном и том же поприще, вступили в смертельную борьбу. В борьбе этой ни одно государство не могло удержаться самостоятельно, желая выйти из неё победителем, оно должно было искать себе союзника. Таким образом против всякого излишне выроставшего могущества образовывались для поддержания равновесия прочные и естественные союзы угрожаемых государств и соединенными силами предпринимали энергическую борьбу путем оружия и дипломатии. Эту новую систему справедливо называют поэтому системой европейского равновесия. При Сигизмунде и Польша должна была занять в ней первенствующее, предрешающее будущность место. Все её важнейшие внешние дела: война с Москвой, окончательное покорение Тевтонского ордена, овладение берегами Балтийского моря, отражение татар и волохов и выдворение на берегах моря Черного, наконец дело Ягеллонского наследства в Чехии и Венгрии, могли быть решены только в рамках и с помощью этой системы равновесия.
Вступивши на трон, Сигизмунд первоначально как в деле внутренних реформ, так и во внешней политике держался направления Лаского и потому он обратился против Тевтонского ордена, пользовавшагося поддержкой германских императоров. и вместе с тем задумывал поддержать значение Ягеллонов в Чехии и Венгрии, которому угрожали непомерно выросшие притязания Габсбургов. На троне этих государств сидел в то время дряхлый и слабый Владислав Ягеллон. Сын его, еще ребенок, был такого слабого сложения, что ему не пророчили долгой жизни и уже во всяком случае не ждали от него потомства. Поэтому право наследства должно было по всей вероятности перейти к дочери Владислава, Анне, и император Максимилиан и решил женить на ней одного из своих внуков и тем самым по крайней мере одной ногой встать на венгерском и чешском троне и уничтожить их избирательность. Габсбурги, упрочившись уже путем счастливых браков на тронах Бургундии и Испании, хотели таким же образом приобрести еще Чехию и Венгрию, и тогда они приобрели бы могущество, опасное для всей Европы, но прежде всего, конечно, для ближайшей их соседей, Польши. Лаский оценил эту опасность и, желая уничтожить планы Габсбургов, устроил в 1512 г. брак Сигизмунда на прекрасной Варваре Запольской, сестре одного из самых могущественных венгерских магнатов, Иоанна Заполии, который сам стремился занять трон и был смертельным врагом Габсбургов. Началась любопытнейшая дипломатическая борьба.
Максимилиан, видя союз Польши с Заполией, начал ловко пугать Сигизмунда, возбудил к войне с ним московского князя, подговаривал Тевтонский орден отказаться от подданства и явно кичился заключением коалиции против Польши. Чтобы уничтожить эти происки, Лаский, в качестве польского примаса (с 1510 г.), отправился на Латеранский собор в Рим, но, прежде чем он добился своего, Сигизмунд, несмотря на победу при Орше, испугался угроз Максимилиана, а противная Ласкому партия воспользовалась его отсутствием. Во главе этой партии стояли подканцлер Крыштоф Шидловецкий и честолюбивый королевский секретарь, а впоследствии подканцлер Петр Томицкий. Помощь первого была дорого куплена Габсбургами, второй же путем оппозиции Ласкому стремился сделать карьеру, и благодаря им польская политика неожиданно приобрела дружелюбный по отношению к Австрии характер. В 1515 г. состоялся Венский конгресс, на котором император Максимплиан выдал свою внучку Марию за сына Владислава Ягеллона, Людовика, а внука своего Фердинанда женил на дочери Владислава, Анне, и таким образом обеспечил Габсбургам несомненное наследство на чешском и венгерском тронах в случае беспотомственной смерти Людовика. Сигизмунд и не только согласился на все это, но и сам приехал на Венский конгресс и своим присутствием освятил триумф Максимилиана и габсбургской династии над ягеллонской. Если бы он сделал это с тем, чтобы обратить все польския силы на Москву, еслибы за такое решительное отречение от прав Ягеллонов и от славянского единства с Чехией он получил от Максимилиана решительную поддержку в прусском деле, то еще можно было бы понять и обяснить участие его в Венском конгрессе. Но Сигизмунд продал наследие Ягелдонов за чечевичную похлебку. Император, обещая нейтралитет и посредничество в московской войне и в деле подданства Пруссии, оставлял однако за собою влияние и верховенство над орденом и, делаясь посредником в отношениях Польши к крестоносцам, удерживал первую и впредь в зависимости от себя.
Тем временем возвратился с Латеранского собора Ян Лаский и употреблял все усилия к тому, чтобы уничтожить пагубные последствия конгресса. В тайном совете короля закипела ожесточенная борьба между ним и Томицким. Сигизмунд склонялся на сторону Томицкого, но по временам слушал и Лаского, позволял обоим им вести политику, одному — оффициальную, другому — неоффициальную, и потому польская дипломатия в течение следующих годов, несмотря на целый ряд способных дипломатов (Эразм Цёлек, Кржицкий, Дантышек) представляет полное отсутствие последовательности, решительности и одной руководящей мысли. Под влиянием Томицкого овдовевший король в 1518 г. женился на родственнице императора Боне Сфорца. Эта итальянская княгиня принесла ему в приданое владение (кн. Барское), лежавшее в Италии. Из-за него велись беспрестанные споры, и так как эти споры только при помощи императоров могли решиться в пользу Сигизмунда, то король тем самым подпадал в еще большую зависимость от Габсбургов. Поистине с трудом можно поверить, что были годы, когда польская дипломатия занималась преимущественно Баром, пренебрегая самыми существенными польскими интересами.
Но ни в чем слабость Сигизмунда так не повредила Польше, как в прусском деле. Оставленные в 1466 г. в восточной Пруссии крестоносцы хотя и были уже совершенно бессильны, но не могли еще забыть прежнего своего могущества и немецкой гордости, искали помощи в Германии, у императора и папы, отказывали в подданстве и причиняли постоянные хлопоты Польше. Но это были уже последние порывы, предвестники неминуемаго падения, и при Сигизмунде внутреннее расстройство ордена приняло уже такие размеры, население Пруссии так громко заявляло желание жить под польским владычеством, что Польше оставалось только сорвать с дерева созревший плод. В 1510 г. умер гросмейстер Фридрих Саксонский, и на его место был избран племянник Сигизмунда, сын сестры его Софии, Альбрехт Бранденбургский. Это был опасный выбор, обеспечивавший ордену помощь соседнего и всегда враждебно относившегося к Польше Бранденбурга и в то же время усиливавший значение последнего. Однако Сигизмунд после некоторого колебания пропустил Альбрехта с войском в Пруссию. Альбрехт же решительно отказал в вассальной присяге и, вербуя подкрепления в Германии, начал даже отношения с Москвой против Польши. После долгих споров в 1520 г. вспыхнула война с орденом, давно уже ожидавшаяся во всей Польше и Пруссии, война популярная, для которой один сейм за другим постановлял громадные подати, польские войска в первый же год дошли до стен новой столицы крестоносцев, Кролевца, а явившиеся из Бранденбурга подкрепления были уничтожены под Гданском. Несмотря на то, что король не выказал слишком большой энергии и уже в 1515 г. согласился на перемирие, положение Альбрехта сделалось отчаянным. Поморский и мекленбургский князья и датский король заключили союз с Сигизмундом в 1524 г., папа отвернулся от Альбрехта, видя, что в Пруссии укоренился не задолго перед тем возникший протестантизм и находил себе ревностных приверженцев среди ордена. Со всех сторон поляки окружали Альбрехта, сейм в 1524 г. постановил собрать большую подать на войну, нужно было выждать еще короткое время и опасное гнездо крестоносцев пало бы само собой. Для достижения этой цели, для решения самого важного для Польши дела нужно было следовать памятному примеру Локетка, Ягайла и Казимира Ягеллона. История простила бы Сигизмунду и потерю Смоленска, и уступки, сделанные Габсбургам, если бы знала, что результатом этих уступок было присоединение Пруссии и окончательное уничтожение Ордена и того немецкого могущества, знамя которого поднимал последний в самом сердце Польши и Литвы.
Покорение Пруссии не было впрочем для Польши только делом мщения или чести. С того момента, когда Ягеллоны отказались на юге, в Чехии и Венгрии, от своей политики в пользу Габсбургов и дозволили образоваться новой Австрийской монархии, с этого важного момента Польша должна была думать о приобретении естественной границы на севере, о приобретении берегов Балтийского моря на всем их протяжении. Нужно было уже предвидеть, что около этого моря сконцентрируется вся политика северной Европы, к которой принадлежала теперь и Польша, вытесненная пз Чехии и Венгрии. С тех пор, как на западе Европы вследствие открытия новых миров возникла торговля через океаны и благодаря ей пробудилась новая умственная и экономическая жизнь, Балтийское море приобрело для северной Европы неизвестное до тех пор значение, сделалось единственной большой дорогой, соединяющей ее с Западом и его цивилизацией. Не подлежало сомнению, что завладеть этим морем попытаются все соседние с ним народы: Швеция, Дания, Германия и Россия, что государства эти вступят в смертельную борьбу из-за обладания Балтийскими берегами. Не должна ли была Польша приготовиться к этой борьбе, занять устье Немана и тем самым навсегда обеспечить себе и устье Вислы? Или она должна была отдать их немцам и упрочить их власть над морем, лишаясь сама воздуха, света и движения? И однако произошло именно последнее.
Польша начала держаться более смелой политики относительно Ордена именно в ту минуту, когда против грозного могущества Габсбургов выступила в борьбу Франция и, всюду отыскивая себе союзников, в первый раз постаралась завязать более близкие отношения с Польшей. Сигизмунд, не получив ожидавшихся выгод от союза с Габсбургами в прусском деле, временно подчинился влиянию их упорного врага Яна Лаского и в 1524 г. заключил союз с Францией, но вскоре, снова испугавшись Габсбургов и возможности их союза с Москвой, отступил перед смелостью своего намерения. Более всего он любил спокойствие и потому, несмотря на сопротивление Лаского и значительной части сената, довольствуясь одним одобрением людей, поддакивавших ему, как Томицкий, он подал руку примирения побежденному Альбрехту, возвратил занятые города, позволил ему сбросить орденскую одежду, принять протестантизм и обявить себя наследственным герцогом Пруссии под верховенством Польши. Место выродившагося Ордена, ненавидимого населением, занял наследственный князь, сумевший вскоре приобрести расположение этого населения и сделавшийся представителем самостоятельности Пруссии. В 1525 г. Альбрехт принес торжественную присягу Сигизмунду на Краковском рынке, а три его брата, Юрий, Казимир и иоанн Бранденбургские, получили право наследства на прусском троне в случае прекращения линии непосредственных потомков Альбрехта. Для Польши оставалась теперь только надежда, что эта многочисленная династия её вассала когда-нибудь может вымереть, и тогда она завладеет герцогской Пруссией и присоединит ее к себе. Так ради временной выгоды и удобств мира был подписан позорный трактат, служивший как бы признанием, что Польша уже не в состоянии предпринять и осуществить никакого великого дела.
В 1526 г. по примеру Владислава, Людовик Венгерский погиб в геройской битве с турками под Могачем. Фердинанд Австрийский, пользуясь полной апатией Сигизмунда, завладел обоими тронами, чешским и венгерским. Но в Венгрии противная Фердинанду партия выбрала королем Иоанна Заполию и между двумя соперниками началась ожесточенная борьба. Сигизмунду представился теперь случай совершенно парализовать действия Австрии, оказав поддержку Заполии, или же приобрести себе искреннее её расположение, совершенно оставив последнего. Вместо этого польский король играет роль пассивного и нерешительного посредника между борющимися сторонами. Разбитый под Токаем, Заполия находит убежище у Яна Тарновского в Тарнове и там вместе с Ласкими составляет планы возвратить себе трон. Видя безуспешность всех стараний в Польше и при других заграничных дворах, Иероним (Ярослав) Лаский, племянник архиепископа, обращается к помощи султана Солимана, который действительно в 1529 г. возвращает Заполию венгерский трон под своим покровительством. Лаские вели свою политику не без ведома короля, хотя, конечно, и зашли в ней слишком далеко. Навлекши на себя гнев императора, Сигизмунд старался умилостивить его полной покорностью и отречением от Ласких. Перевес же, который в это время приобрел Карл V над папою Клпментом VII, дал возможность возбудить против примаса Лаского процесс, в котором апостольская столица выступила против него, как «союзника султана». Глубоко оскорбленный этим, Лаский умер в 1531 г., оставшись единственным выдающимся государственным человеком за время царствования Сигизмунда. Но и его способности не принесли никакой пользы, благодаря мягкости характера короля. Дружба с австрийским двором, ознаменованная браком молодого Сигизмунда Августа на дочери Фердинанда, Елизавете, в 1543 г. не помешала например Сигизмунду выдать в 1539 г. собственную дочь Изабеллу за Иоанна Заполию. Таким образом вырабатывалась та внешняя политика Польши, которая впоследствии перешла в традицию. Никто не мог на нее рассчитывать, никто не мог ей доверять, и в конце концов все стали пренебрегать ею и оставили ее.
В то время, когда от грома оружия дрожала вся Европа, когда поднимались и падали троны, а новейшая дипломатия опутывала весь свет сетью обманов и интриг, один Сигизмунд обучал нравственности европейских монархов, рассылал письма с увещаниями сохранять мир и отвечал молившему о поддержке Заполии, что Польша привыкла помогать христианству для мира, а не для войны! Эти прекрасные слова, которые, если бы за ними стояли вооруженные войска, способны были бы усмирить человека, нарушающего мир, в устах монарха, в течении сорокалетнего царствования отстранившего, а отчасти и бесповоротно нарушившего все великие задачи, поставленные Польше его же собственными предками, оставались пустой фразой, так как этот монарх могущественного, для всех грозного государства никому не внушал страха.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.